Наш земляк писатель из Санкт-Петербурга Александр Образцов прислал нам этот рассказ, сопроводив письмо вот таким пояснением: «Не боюсь быть назойливым, потому что всю весну думаю о Свободном, даже принюхиваюсь к местным паркам, вспоминая железнодорожный. А тут еще обнаружил рассказ «Левый край», напечатанный когда-то в журнале «Нева» и наверняка забытый общественностью: вот он-то родом с Мухинской улицы, 55 и стадиона «Локомотив»...
Мы нашли в редакционном архиве несколько снимков старого стадиона «Локомотив» и сделали его фото в наши дни. А вот частного дома под №55 на улице Мухина уже не оказалось, на этом месте понастроили пятиэтажки. Несколько домов с усадьбами есть только на другой стороне улицы. Но места для тех, кто здесь жил, должны быть узнаваемы. Пусть это будет маленьким подарком Александру Алексеевичу, скучающему по родному городу. А наши читатели, думаем, с удовольствием прочитают рассказ писателя-земляка.
«Левый край»
В июле у Кузьминых появились новые соседи. Вначале приехал на грузовике очкастый гибкий мужчина лет тридцати. Он озабоченно бегал вокруг машины и мешал грузчикам. Мебель расставили в сарае, выходящем задней стеной в сад Кузьминых, а через час привезли новый контейнер.
Кузя смотрел на все это с крыльца и лузгал семечки.
- Чего ты пялишься? - не выдержала мать. - Иди в дом.
Она наблюдала из-за занавески.
Дом построили совсем недавно, и по всей улице только и разговоров было, что о будущих соседях. Говорили, что они едут из Москвы или из Самары, - с Запада. Все почему-то спорили только о том, откуда они едут. То, что будущий сосед займет должность главного инженера на самом большом в городе авторемонтном заводе с тысячью рабочих, как-то отошло в сторону. А теперь вдруг оказалось, что он молодой, видимо, недавно окончил институт, и улица оцепенела перед новой темой. Кузина мать на правах соседки не упускала ничего из этого переселения, и ему показалось даже, что в руках у нее - тетрадочка.
Было два часа. Кузя вспомнил, что на сарае между шестами вялится рыба, и пошел посмотреть, не готова ли. Всю неделю стояла жара, и мать замучила его поливкой помидоров. Сегодня вытащила из постели в шесть утра.
Кузя начал забираться по лестнице на сарай, но передумал. В саду стояла старая солдатская кровать с зеленым одеялом. Он завалился на нее и задремал.
Проснулся из-за солнца. Оно стояло между яблонь-ранеток и било прямо в глаза. Он весь вспотел, и в голове пульсировало что-то слишком часто.
- Вот оклеим обоями, покрасим полы и вселимся, - раздался рядом мужской голос.
- Какое захолустье, - ответил женский.
- Привыкнешь, - снова сказал мужчина. - Где же полотенце?
- Позади тебя... Да на стуле!
Кузя тихо подошел к дощатой стене сарая и посмотрел в щель. Женщина сидела на стуле и ела огурец. Мужчина с волосатой грудью и без очков вытирался полотенцем. Рядом стояли ведро и таз.
- Ты будешь мыться?
- Ванная, канализация, паровое отопление...
- Все будет, еще не подвели. Вот я схожу и узнаю сегодня же. Ты просто устала.
- Да.
Она встала и начала рыться в чемодане.
- Куда я засунула халат?
- Красный?
- Да нет, ситцевый... А, бог с ним.
Она достала брюки и блузку.
- Я схожу за водой. Наверное, уже вскипела, - сказал мужчина.
Кузя понял, что она будет мыться, и задержал дыхание. Он сидел на корточках, щель была в тени, но все равно было жутковато, - а вдруг заметит?
Мужчина принес ведро воды, затем выплеснул из таза за дверь и спросил:
- Голову будешь мыть?
- Вся, - ответила женщина. - Поставь еще воды.
Он ушел.
Она сполоснула таз, налила туда кипятку и стала добавлять холодную воду.
Затем она стянула платье через голову и осталась в черной коротенькой комбинации. От этого тело ее стало белым и полным, а когда она сняла и комбинацию, бросив ее вместе с платьем на диван-кровать, то Кузя удивился ее бедрам и тому, что ноги ее как будто стекают, как на египетских статуэтках, которые он видел на уроке истории в книге Медникова, их учителя. Тот часто приносил такие книги с картинками из древнего мира, но когда Кузя незаметно выдрал из одной, сам не зная для чего, захоронение скифов, учитель перестал это делать и на каждом уроке вспоминал о варваре.
Еще он заметил у нее на спине две родинки под лопаткой, и почему-то эти родинки взволновали его больше всего.
Когда она повесила полотенце на стул, то ее лицо среди вздыбленных, коротко остриженных волос стало маленьким, и голова - несоразмерной с телом. Но стоило пригладить их щеткой, как все стало на свои места. Верхняя губа у нее от удовольствия и томности вздернулась и запухла, и Кузя понял сразу, с этого момента совершенно точно, что он ее полюбил. Ему даже расхотелось смотреть дальше.
Наконец она смыла все и стояла блестящая и новая, растираясь махровым полотенцем с нежными китайскими фазанами.
Когда она оделась, вошел мужчина.
- Ну, как? - спросил он.
- Чудесно, - ответила она. - Теперь бай-бай.
- Не рано ли?
- Я так устала...
Он подошел к ней и жадно поцеловал.
- Но Коля... - сказала она и поцеловала сама.
Они некоторое время стояли так и целовались, потом Коля начал двигать ее к диван-кровати, они упали, и она засмеялась, но так, что в висках у Кузи снова застучало. Ему стало завидно, а значит - зло. Он еще немного послушал, как она шепчет и задыхается, поднялся на затекших ногах и отошел в глубь сада.
- Мать! - заорал он диким голосом. - В магазине колбасу дают!..
На следующий день он подождал, пока уйдет мужчина, и отправился знакомиться. Она стояла на табуретке и клеила обои.
- Михаил Кузьмин, - сказал Кузя в ответ на ее вопросительный взгляд и протянул руку.
- Людмила, - растерянно ответила она и дала свою.
- Очень рад.
Кузя с интересом посмотрел на обои и спросил:
- Зачем это?
- Что зачем?
- Обои. Белые стены, если они хорошо побелены, чище.
- Привычка, - пожала она плечами и холодно посмотрела на него.
- Я ваш сосед слева. Вижу, что вы уродуетесь одни, и решил помочь. Безвозмездно. Я в комсомол готовлюсь.
Она засмеялась:
- У нас нет никаких затруднений. Это приятно - клеить обои в своем доме.
- Ну да. А пол будем красить? Вот тут без меня не обойтись. Я - спец. Красить - моя стихия.
Кузя говорил рублеными фразами и хмурился.
- Краска на олифе? Зря. Долго сохнет. Вы мужу своему - как его по имени-отчеству?..
- Николай Николаевич.
- ...Николай Николаичу скажите, чтобы выписывал на растворителе. Сохнет моментом.
Когда Николай Николаевич вернулся, Кузя колотил выпавший штакетник и помахал ему рукой, как старому знакомому.
Через неделю к Кузе привыкли. Вначале Николай Николаевич косо посматривал на него, но затем оттаял. Людмила придумала справлять новоселье с соседями. Кузя отсоветовал:
- Раз пригласите - и повадятся бегать каждый день, особенно моя мамаша. Пусть лучше Николай Николаич подчиненных позовет. Смотришь, еще и подарят что-нибудь.
Людмила засмеялась и хлопнула его по спине, а Николай Николаевич забормотал:
- М-да, м-да, а верно! Директор - раз и два - с половиной... Механик, так, еще... Человек восемь...
- И Миша, - сказала Людмила.
Николай Николаевич кивнул:
- И Миша.
- Не могу, - твердо отказался Кузя.
- Можешь, - сказала Людмила.
- Испорчу вам вечер. Не тот класс.
- Э-э, ты это брось, - быстро сказал Николай Николаевич.
- Ничего страшного. Придешь, - серьезно возразила Людмила.
- Нет, - покачал головой Кузя. - Не приду.
Он не пришел, но в тот вечер уселся на лавочке с гитарой и тихонько бренчал, с сожалением слушая магнитофон из раскрытого окна соседей.
Вечер был душный, пахло цветами, жареным мясом из веранды, где мать готовила для отца - тот заступал в ночную смену, деревья тихо шуршали, и Кузе нестерпимо захотелось увидеть Людмилу. Если бы она была где-нибудь вдали, он бы побежал туда, но она была рядом, в соседнем доме, и ничего не оставалось, как копить злость на лавочке. Он сгреб струны, рванул и заорал:
«А девки все, как на подбор, - в белых тапочках!»
- Ты что, сдурел? - крикнула мать.
Кузя вздохнул, взял гитару за гриф и побрел домой.
Наутро он поскоблил пух на губе и под скулами, надел синий спортивный костюм с белой полоской на воротнике.
Соседи только что встали и, видимо, успели поругаться. Как только он появился, Николай Николаевич хлопнул дверью.
- Я помешал? - спросил Кузя.
- Нет, - резко ответила Людмила.
- Что это Николай Николаич, с левой ноги?.. Похмелиться вам надо, и все дела.
- Не из чего. Сослуживцы! Перепились, посуды набили! Я этого директора больше на порог не пущу!
- Это у него бывает. Он ее и в ресторане колотит. Я с ним однажды поцапался.
- С директором? - Людмила прищурилась.
- Ну да, - равнодушно ответил Кузя. - За шиворот меня взял. А я этого не люблю. Спортсмен. Я вас пригласить хочу.
- Куда?
- На стадион. Мы с чемпионом области играем. Придете?
- Ты что, и футболист к тому же?
- Ничего себе комплимент.
Людмила улыбнулась.
- А когда игра? Коля заядлый болельщик.
- В пять.
Вошел Николай Николаевич.
- Я вас приглашаю на стадион, Николай Николаич, - сказал Кузя. - И вашу жену.
- Ты что, футболист? - хмуро спросил Николай Николаевич.
- Да, бомбардир. Так придете?
- Не знаю.
- Здесь хороший стадион. Не пожалеете. Договорились?
- Ладно.
...На разминке Кузя, как всегда, играл на публику. Бил с лета, жонглировал, бил через себя, снова жонглировал. Ему кричали: «Кузя! Рыжий!», и вообще заметно было, что он - звезда.
Трибуны закрывали поле с двух сторон, вокруг гаревой беговой дорожки шел невысокий барьер, и было уютно от старых тополей и берез.
Соседей Кузя увидел только после разминки. Они сидели у входа под трибуну. Николай Николаевич помахал ему рукой. На Людмиле была синяя шляпка, а на розовом лице - улыбка. Кузя встряхнул плечами. Его слегка знобило.
Судья установил мяч в центре поля и засвистел. Стадион всколыхнулся.
Чемпионы играли в пас поперек поля, а потом выводили по краю кого-то из нападающих. Защитники растерялись, столпились в штрафной площади и беспорядочно отбивались. Кузя вначале маячил в центре, но мяча не доставалось, и он начал бегать за ним по всему полю. Потом одумался и крикнул полузащитнику: «Поиграем в пас! Вдвоем!» В середине тайма он получил мяч в центре, но двинулся не вперед, а назад. С трибун закричали: «Рыжий! Офонарел?!» Кузя обвел пару своих, подойдя почти к угловому флагу. Все сместились сюда, на правом фланге одиноко стоял полузащитник. Мишка вошел в свою штрафную и сильно пробил ему на ход. Тот рванулся по диагонали к воротам. В штрафной его нагнали и сбили. Стадион заревел.
Судья показал на одиннадцатиметровый. Защитник, капитан команды, приготовился бить, но Кузя тихо сказал ему: «Не дашь - сам играть будешь...» Тот отошел.
Кузя оглянулся. Николай Николаевич встал, а синяя шляпка сидела. Было тихо. Он разбежался не спеша, но не ударил, а топнул ногой. Вратарь дернулся вправо и выругался.
- В чем дело? - строго спросил судья.
- Споткнулся... - пробормотал Кузя, снова отошел шага на три, быстро развернулся и сильно пробил в левый нижний угол.
«Пеле!» - заорал стадион, а кто-то выскочил на поле и замахал курткой над головой.
В конце тайма счет стал один - один.
В перерыве к Кузе подошел Николай Николаевич и сказал:
- Зд'орово! Честно говоря, не ожидал. Тебе надо расти.
- Что-то не идет игра, - ответил Кузя. - Людмила, наверное, скучает?
- Ну да! Она обожает такие зрелища. Ты что, нарочно не бил сразу?
- Да.
- Завидное хладнокровие. А если бы не попал?
- Ну и что? Кричали бы не «рыжий - Пеле», а «рыжий - труп».
- М-да... болельщики...
- А меня это не трогает. Я им финт покажу - за руку будут здороваться. Слава - она как дым.
- Ого! Да ты философ!
- А что я - рыжий?
После перерыва Кузя показал коронный финт: дернулся вправо, заставил защитника балансировать, перебросил мяч по бровке, прыгнул через подставленную ногу и рванулся к штрафной. Ему наперерез шел танк под метр девяносто. Кузя с ходу закрутил на дальнюю штангу, мяч ударился о перекладину и отлетел. Там кто-то высоко поднял его. Танк приготовился принять на голову, но Кузя локтем ткнул его в спину, погасил мяч и подъемом кинул мимо вратаря. Судья ничего не заметил и показал на центр. Танк полез в драку. Кузя увернулся, и удар пришелся в плечо, а тут с другой стороны подлетел вратарь и добавил в спину. Кузя упал и остался лежать.
Стадион заревел.
Судья растаскивал игроков, к Кузе бежал через все поле тренер и махал руками. Кузя сел и замотал головой.
- Что с тобой? - тренер присел на корточки.
Кузя подмигнул ему и застонал:
- Нога...
- Изувечили лучшего игрока! - с пафосом крикнул тренер.
Танка удалили, а Кузя запрыгал на одной ноге, обняв тренера за шею. Минут через пять, прихрамывая, спустив гетры, он снова появился на поле. Третий гол забили с его подачи.
В начале августа прогремело несколько гроз. Ливни размыли улицу, мост над оврагом покосился. Тяжелая августовская листва нависала над пустым участком соседей, бурьян разросся от забора до самого дома. К соседям привыкли, хотя многие их затеи и вызывали на улице оживление. Они, например, ходили на танцы в горсад. Людмила разгуливала по двору в купальнике. Николай Николаевич установил телевизионную антенну невиданной конструкции. Но они не ссорились ни с кем, первыми здоровались, и соседи не могли сказать о них ничего плохого.
- Людмила, - спросил как-то Кузя, - чего вы там подыхаете в своей квартире? У нас вон какой сад - сидите, читайте.
- Ты знаешь, Миша, что такое - неловко?
- Нет, - сказал Кузя. - Мы этого не проходили.
На следующее утро Кузина мать сказала Людмиле:
- Людочка, приходите, пожалуйста, к нам в сад. Там же прохладно и комаров нет. Вы не стесняйтесь. Когда еще у вас такой будет.
- Ты, мать, не можешь без подколов, - сказал Кузя.
- Хорошо. Спасибо, - сказала Людмила и стала бывать в саду.
- Что вы читаете? - спросил Кузя. Он за эти дни привел грядки в образцовый вид.
- Бунина.
- Не читал.
- А что ты читал?
- Думаете, если футболист, так и читать не люблю? Я, например, Джона Голсуорси прочел.
- Ну и как?
- Скучища.
Людмила засмеялась. Она принесла из дома шезлонг и сидела в яблоневой тени. На ней был все тот же ситцевый халатик, который расходился у полных загорелых колен. Кузя стоял напротив босой, в футболке и белых трусах, рыжая шевелюра выгорела на солнце.
- А что, скажете, вам понравилось? - продолжал Кузя. - Ни за что не поверю.
- Почему? Ведь я старше тебя и немного больше знаю жизнь.
- Ну и что?
- А то, что мне нравится знать больше о том, как живут другие люди, может быть совсем не похожие на меня. А тебе разве не интересно?
- Не знаю, - помолчав, сказал Кузя. - Мне интересно, как живете вы и еще несколько человек - например, гонщики или Марадона. А у нас в городе - что интересного? Скучно здесь. А вам, скажете, не скучно? Говорят об одном и том же каждый день.
- А Коля тебе интересен?
- Ну, вы и вопросики задаете!
- Нет, ты ответь.
- А вам?
Людмила засмеялась.
- Теперь я понимаю, почему ты точно бьешь по воротам!
- А вам интересен Ник-Ник? - продолжал настаивать Кузя.
Людмила нахмурилась:
- Не смей называть его так!
- Мне он не интересен, - сказал Кузя.
Он повернулся и пошел к помидорам.
Когда он вернулся с тарелкой крупных, в кулак, помидоров, хлебом и солью, Людмила холодно посмотрела на него.
- Вы же сами спросили! - сказал Кузя.
- Иногда лучше сказать неправду, - ровным голосом сказала она. - Хотя твое мнение вообще ничего не стоит.
- Чего же тогда сердиться? - спросил Кузя. У него было тяжело на душе.
- Тот, кто уважает меня, должен уважать и мою жизнь.
- Не понимаю я.
- И никогда не поймешь.
- Разве это уважением называется?
Людмила внимательно посмотрела ему в глаза, молча встала и сложила шезлонг.
На игру в областном центре случайно попал футбольный деятель из Москвы. Кузя ему понравился. Он поговорил с ним, посмотрел на тренировке. Затем сказал, что устроит в спортинтернат, и, может быть, уже в будущем году его возьмут в дубль. И тогда Кузя, как бы нехотя, сказал такое, от чего его тренер остолбенел:
- Я не знаю... Я, может, не поеду. Чего я там не видел, в вашей Москве?
Деятель нахмурился.
- Ну, как знаешь, - сдержанно сказал он. - Хотя подучиться тебе не мешало бы.
- Ты что, Михаил? - тренер вышел из оцепенения. Лицо его покраснело. - Ты что?.. Что ты цену набиваешь? Вот, - повернулся он к москвичу, - семнадцать лет, а мужик уже, а? А пас какой! До миллиметра! А головой играет! Как профессионал!
- Не поеду, - отрезал Кузя. - Сказал - все.
- Слушай, мальчик! - не сдержался деятель. - Таких, как ты, тысячи в нашем государстве! Из тебя выйдет большой рвач!
Но деятель, видимо, не очень обиделся на Кузю, потому что через два дня появился у него дома. Он быстро уговорил его родителей, и тогда уже втроем они насели на Кузю.
Кузя и сам не мог понять, как получилось, что его уговаривают переехать в Москву. Он не хотел хитрить в разговоре с москвичом. Скорее всего, он твердо понял, что не просто понравился деятелю, а тот от него в восторге. Кузя давно решил, что будет играть в высшей лиге и в сборной. Он это знал. Но никак не мог представить себе, как это будет. И вот теперь, когда пришел человек и пригласил его туда, в мир, который он знал по кино и телевизору, он вдруг решил, что нужно отказаться, что так будет лучше.
А ведь последнее время, после того как Людмила перестала бывать у них и даже не здоровалась, он только и мечтал о будущей футбольной славе, о машине, об интервью в газетах и, самое главное, о телевидении. Он ясно представлял себя, как она включает телевизор, садится, и тут объявляют составы команд. Комментатор говорит: «А вот совсем юный Михаил Кузьмин. Это подлинная находка сезона. Понаблюдайте, пожалуйста, за его игрой...»
И здесь Кузю осенило.
- Ладно, я подумаю, - сказал он деятелю. - Приходите завтра утром.
Тот поворочал желваками, но с улыбочкой распрощался.
- Можно к вам? - на стук никто не ответил, и Кузя отворил дверь.
- Кто там? - раздался голос Людмилы из кухни.
- Я, - сказал Кузя.
Людмила выглянула в прихожую и молча посмотрела на него.
- Здравствуйте, - сказал Кузя. Впервые в жизни ему хотелось заплакать.
- Здравствуй.
- Я пришел спросить... - начал Кузя.
- Проходи. Садись, - сказала Людмила.
Он вошел в кухню, сел и замолчал.
- Ну, что ты хотел спросить? - не выдержала она.
- Посоветоваться.
- О чем? Что, из тебя клещами каждое слово тянуть?
Кузя повеселел.
- Зачем же... Это вам неинтересно, а мне важно. Приехал тут один из Москвы, зовет.
- Куда зовет?
- Играть. А я не знаю, соглашаться или нет. Команда классная, на пятом месте.
- Ну и играй, господи. Я-то тут при чем?
- Вы же говорили, что больше знаете жизнь. Вот я и думаю, как мне жить в большом городе.
- Ну и зануда ты, Миша. И один из самых хитрых людей, каких я только встречала.
- Вам сколько лет?
- Мне? Я уже старая, Миша, можешь не подсчитывать. Вот у меня есть сестренка в Москве, в десятый перешла, могу познакомить.
- А я прочитал Бунина.
- Ну и как?
- Вам он нравится?
- Да.
- Хорошо.
- Что хорошо?
- Хорошо, что нравится.
- Для кого это хорошо? Для тебя? Ах ты, рыжий!
Когда Кузя уезжал в Москву, он и не предполагал, что вернется не скоро.
- Осенью в ФРГ поедем, так я тебе, мать, привезу шубу из нефти.
- Что я тебе, шофер, что ли? - обиделась мать.
- Ты, мать, телевизор чаще смотри. Производство химических волокон.
- Грубиян был, грубияном остался. Чего два года не приезжал? Москвич стал, машину завел, а чтоб матери письмо написать - как же! Растили, растили!
- У-у, заворчала, завелась с пол-оборота... А я вот, когда по ногам долбанут, всегда тебя вспоминаю: мама, говорю, родная, сын твой пал на поле брани.
- Как будто бьют тебя. В газете-то писали - притворяешься.
- Два раза ударят, на третий сам упадешь. Это тебе не в домино играть... Ну, что у вас тут нового и интересного?
- Николай Николаевич - директор теперь. Сын у них прошлым летом родился, машину купили, водопровод себе провел, горшок дома поставил. Машина, как у тебя, только желтая. Но с Людмилой что-то плохо у них. Не нравится ей здесь.
- Тебе бы, мать, в ЦРУ работать. Нравится, не нравится... Сами разберутся.
- Ох грубиян, ох грубиян...
- Пойду в гости схожу. Потом машину помою. Тряпки какие-нибудь достань.
Но прежде чем уйти, Кузя постоял перед зеркалом в прихожей, несколько раз меняя тяжелый взгляд на ослепительную улыбку. Задумчивое, сосредоточенное выражение не удавалось ему, а циничное хотя и удавалось, но случай был явно не тот. По всему видно было, что он волновался.
Густой плющ скрывал двор соседей, калитка была на каком-то хитром запоре, и Кузя повозился, отпирая ее. К крыльцу вела дорожка, выложенная кирпичом. Перед крыльцом пламенела грядка цветов.
Людмила готовила обед на веранде, оглянулась на стук, и Кузя почувствовал, что бледнеет. Она не изменилась.
- Ми-иша! - воскликнула она. - Импортный, попсовый футболист!
- Здравствуйте, - сказал Кузя. Если бы сейчас он увидел свое лицо в зеркале! Такие жалкие лица он презирал в жизни и в кино.
- Какой мужчина стал, - продолжала Людмила, окидывая его взглядом с головы до ног. - А глаза-то робкие, девичьи. Ладно, не обижайся. Как же, смотрим телевизор, болеем. Николай Николаич будет крайне польщен, что не побрезговал. Соседи как-никак, а в такие люди выбился. Да-с.
Два года Кузя думал об этой встрече, но и представить не мог, что она будет такой.
- А мне... комнату дали, - сказал он. - Квартиру обещают, если в сборную попаду.
- Попадай, Миша, попадай.
В соседней комнате что-то упало, и раздался детский плач. Людмила бросилась туда и через минуту вернулась с белоголовым мальчиком на руках. Мальчик надул губы и смотрел исподлобья.
- А вот и мы, - сказала Людмила. - Похож на мамку?
- Кто их разберет, на кого они похожи, - сказал Кузя.
Ребенок его ошеломил.
- Ты даже не поинтересуешься, как его зовут? - спросила Людмила. - Как зовут этого маленького, сопливенького? - подсюсюкнула она.
- Колей, наверно.
- А вот и не угадал дядя Миша. Нас зовут... ну? Нас зовут...
- Ма-ма, - страстно замычал мальчик, улыбаясь.
- Все у тебя мама да мама. Сережа нас зовут.
Кузя почувствовал, что жизнь его разбита.
- Я пойду, - сказал он, - машину помою. Завтра ехать надо.
- Завтра? - удивилась Людмила. - Сколько же ты добирался?
- Трое суток. Обкатка.
- А мать с отцом? Странный ты человек.
- Затем я сюда ехал, что ли? Тур через неделю. До свиданья.
- Что, больше не зайдешь?
- Зайду, конечно. Куда я денусь?
До вечера Кузя провалялся на кровати, глядя в потолок. Оказывается, не только посмотреть на Людмилу он ехал. Он ехал весело, счастливый, и почти не спал в пути. У него был сильный ушиб бедра, и тренер отпустил на недельку домой отлежаться. Что говорить, главным козырем была машина. Он представлял, как повезет Людмилу кататься, а там... Что могло быть т а м, он не знал и знать не хотел. Ему бы только лицо ее видеть, слышать голос... А теперь? А теперь, во-первых, и у них машина. Но это что. Ребенок. И вылитый отец. Из-за ребенка почему-то Людмила стала абсолютно недоступной. Больше, чем голливудская кинозвезда.
Его позвали ужинать. По случаю его приезда мать поставила на стол бутылку водки, и отец тихо радовался, от нетерпения ерзая на стуле. Всю жизнь боялся жены, а теперь и на сына смотрел, как на начальника цеха.
- Пойду я прогуляюсь, - сказал Кузя. - Да не хочу я есть! - отрезал он.
Он прошел по деревянным тротуарам к центральной улице. На ней было темно, пусто и скучно. Пару раз на него оглянулись, а у гастронома какой-то алкаш заорал «Кузя! Друг!» - и полез целоваться. Кузя толкнул его, молча развернулся и пошел домой, твердо зная, что завтра утром уедет и никогда не вернется в этот город.
В окнах соседей горел свет. Кузя решительно прошагал до своей калитки и вдруг остановился. Что-то непонятное с ним сегодня творилось. Злость схлынула, и он смотрел на ее окна, на белый, пронизанный светом тюль, и страстно захотел увидеть ее силуэт на этом тюле: только бы она подошла к окну! Но подошел Николай Николаевич, отогнул тюль и уставился очками на его дом. Кузя понял, что он с нетерпением ожидает его целый вечер, и этот человек, так глубоко безразличный ему до сих пор, стал ненавистен. Ему захотелось унизить его, смешать с толпой болельщиков, которые особенно настырно пристают на улице, заглядывают в окна автобуса, смотрят круглыми, обалдевшими глазами, как на редких зверей.
- Добрый вечер, - сказал Кузя.
- А-а! Здравствуй, здравствуй, Михаил! - обрадованно, певучим голосом отозвался Николай Николаевич и сделал знак Людмиле - показалось, даже подмигнул ей: что ты, мол, стоишь? Гость-то какой, накрывай на стол!
Взгляд, который Людмила бросила на Михаила, на десятую долю секунды встретившись с ним глазами, был для него молнией в лесу - все понятно и ясно, а передать словами то, что в нем было, он не смог бы никогда. В этом взгляде был стыд за мужа, негодование на Михаила из-за его прихода, воспоминание о том разговоре в саду, уверенность, что Михаил поймет ее, а муж - нет, и, главное, близость двух умных людей в обществе недалекого.
Михаил понял так хорошо и четко для себя ее взгляд, как не понимают таких взглядов действительно тонкие люди, начиная расщеплять и анализировать там, где надо идти по звездам, по приметам, по чутью.
- Приехал на пару дней, - сказал он сдержанно. - Заглядывал к вам, вас не было. Познакомился с сыном. Поздравляю.
- Да-да-да-да, ну? - сказал Николай Николаевич. - А мы и ужинать не садимся. Ты ведь обещал зайти?
Он обхаживал Михаила, с вожделением ожидая минуты, когда можно будет спрашивать, слушать, слушать и спрашивать без конца. Он действительно был неистовый болельщик, и, может быть, Людмила была не права, когда стыдилась его.
- Видел, - продолжал Николай Николаевич, оказавшись за столом и отвинчивая пробку с водочной бутылки, - видел, как же... Ну, а... в сборную, а?
- В сборную? - переспросил Михаил. Как неинтересен был ему сейчас этот разговор! - Буду и в сборной... Понимаете, - вдруг зажегся он для Людмилы, - то, что видно с трибун и по телевизору - это праздник, а там надо действительно костьми ложиться. Ведь это не игра. Это - бой. На тренировках некоторые такую технику показывают! А на поле вышел - и нет его, спекся. Если бы я был тренером, так бы себе команду подбирал: приводил бы человека к парку, к хулиганскому такому месту, и говорил - гуляй... И если человек шел в темноту, я его брал бы.
- Ну, это ты слишком! - снисходительно посмеялся Николай Николаевич.
Михаил тут же поставил его на место, пристально посмотрев в глаза.
- Нельзя же так, - поспешно, как будто извиняясь, сказал Николай Николаевич, - талант есть талант. Ведь тебя в Москву взяли не за то, что ты мог бы в парк пойти. Хотя, я думаю, что ты пошел бы. Этот селекционер увидел, как ты работаешь с мячом, какой у тебя пас, бег, удар...
- Так только лошадей выбирают, - грубо сказал Михаил. - Да и то в глаза им смотрят.
Николай Николаевич обиделся. Он развалился на стуле, вертя за ножку рюмку с водкой и наблюдая, как бегут хрустальные грани.
- Ну вот, - насмешливо сказала Людмила, - мужчины спокойно могут говорить только о женщинах.
- Да-да, - засмеялся Николай Николаевич, облегченно вздохнув про себя. Не любил он ссориться не на производстве. - Ну, выпьем? Михаил? Не пьешь? Молодец.
- Почему не пью. Пью.
Не мог он сегодня хоть в чем-то согласиться с Николаем Николаевичем. Поэтому, когда тот начал наливать по второй и уверенно поднес горлышко к его рюмке, Михаил закрыл ее ладонью.
- А вот теперь не пью, - сказал он.
- А ты, Михаил, повзрослел, - сказал Николай Николаевич, морщась после водки и накалывая ломтик огурца. - И раньше был такой... самостоятельный для своих лет, а теперь совсем... В Москве где живешь?
- Комната у меня в двухкомнатной квартире.
- Москва, Москва, - нараспев сказал Николай Николаевич, - как много я этом звуке для сердца Люды та-та-та... А я вот не москвич... И сам не знаю, кто я. Жил везде - и в деревне, и в городе. Даже в кишлаке. Везде хорошо, если прижиться. Врасти в почву, так сказать. Окрестности обойти, травы посмотреть. Нет. Хорошо везде. Хм... Откровенно говоря, ждал тебя, Михаил, как ждет любовник молодой... Да. Интересно, знаешь, ох, как интересно! Тебя же по телевизору показывают, в газетах о тебе пишут, в «Советском спорте» статья была, а ты сидишь вот здесь, со мной, мы беседуем... Чудеса! - засмеялся Николай Николаевич. - Ну, расскажи что-нибудь... Ну, о тренерах, о звездах, о сборной, а?
- Можно и рассказать.
И Михаил не спеша, обстоятельно начал выкладывать подробности, которых он наслушался в позапрошлом году в дубле, и которые никогда ему не были интересны. Николай Николаевич слушал с упоением, подбрасывая вопросы:
- А этот?.. А тот?.. И жену бросил?.. И сколько ему платят?.. А машины у всех?.. А у кого лучшая техника?.. А самый сильный удар?..
Затем он начал вертеться на стуле, и Михаил сделал паузу, вопросительно посмотрев на него.
- Я покурю, быстренько, сын, понимаешь? На крылечке. Я быстро. Ты ей ничего не рассказывай без меня!
Николай Николаевич вышел. Вышла и Людмила к сыну. Она тут же вернулась и, усмехнувшись, спросила:
- Врал?
- Немного. Для связки.
- Неужели так живут? - удивилась она.
- За что купил, за то и продаю.
- Но ты же с ними общаешься?
- Обычные ребята, что говорить?
- Значит, завтра ты едешь.
- Да. Завтра.
- Ну, так что, - усмехнулась Людмила, - познакомить с сестренкой?
- На вас очень похожа?
- Ми-иша, ведь я же старая женщина. Брось ты это, - серьезно сказала Людмила. - Не надо.
- Не могу я, - сказал Михаил, глядя ей в глаза. - Я два года на машину копил, в долги залез. Чтобы приехать, посмотреть.
- Какой ты взрослый, - медленно сказала Людмила.
Вернулся Николай Николаевич и с порога спросил:
- А судьи? Наверняка берут, а?
- Берут, - согласился Мишка. - Судьи хорошо зарабатывают на этом деле.
Так и рвался у них с Людмилой разговор - от сигареты до сигареты. Николай Николаевич пил много и курил все чаще. И Людмила выпила рюмки три-четыре. Михаил не пил, но чувствовал, как все вокруг танцует.
- ...Я тебя понимаю, Мишенька, - говорила она, - но ни-че-го не могу для тебя сделать. Пардон! - засмеялась она. - Женщина чувствует влюбленность на расстоянии, и это ее тоже... взвинчивает... Ну и взгля-яд у тебя. Да. Могу гордиться. Воспитала хорошего, тонкого поклонника...
- ...Ну, а в Москве ты мне изменял, а? То-то же. Какое чудо, когда мужчина краснеет. Сто лет не видела краснеющих мужчин...
- ... Ладно. Когда ты будешь уезжать, я тебя поцелую на прощанье. Ах, Миша, ты еще не знаешь, как летит год. Какая чепуха все эти разговоры о том, что время бежит быстро, если суетишься. Время бежит быстро, когда не хочешь, чтобы оно бежало быстро...
- Ладно. Часа через два... А впрочем, какая глупость... Какой-то ты стал подбористый, как волк...
- ...А теперь прощайся... И через час...
Фото Анны Казаковой и из архива редакции.