В этом году исполнилось 25 лет Всероссийской ассоциации жертв политических репрессий. 13 апреля у памятного камня «Невинным жертвам БАМЛага» вновь соберутся те, чьё детство было отмечено мрачным клеймом «врага народа»…
Именно в этот день было начато строительство сталинского БАМа, и День памяти жертв БАМЛага в Свободном впервые был отмечен 13 апреля 1995 года.
Вторая половина 1980-х. Первые робкие упоминания в центральных СМИ об ужасах террора тридцатых, публикации отрывков ранее запрещённых произведений, засекреченных документов. «Дети Арбата» Рыбакова, «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, «Реквием» Ахматовой… В Москве создаётся Ассоциация жертв политических репрессий, её президент Н.В. Нумеров призывает к проведению в стране открытого судебного процесса над Сталиным и его подручными.
А в Свободном - публикации о страшных находках местных краеведов - десятках простреленных черепов, ботинок из автомобильных покрышек, найденных на месте БАМЛаговского погоста и на старом городском кладбище… Воспоминания тех, кто долгие годы хранил боль утраты и горечь несправедливости, в чьих мемуарах звучал лишь один вопрос - ЗА ЧТО?
При редакции газеты «Зейские огни» создаётся инициативная группа «Поиск», а затем и Свободненское отделение международного историко-просветительского правозащитного общества «Мемориал». Первый в области мемориальный знак памяти невинных жертв репрессий устанавливается в Свободном на Бамлаговском погосте также благодаря местным журналистам. А публикации под газетной рубрикой «Книга памяти» через несколько лет войдут в одноимённое многотомное областное издание…
Эту работу затем продолжит созданная 30 октября 1991 года Свободненская ассоциация жертв политических репрессий. За 25 лет была проделана колоссальная и кропотливая работа по сохранению памяти о тех, кто долгие годы был незаслуженно забыт, чьи имена старательно вычёркивались из списков когда-либо живущих на земле… Председателями Ассоциации в разное время были Г.И. Плотников, Е.М. Смирнова, В.Ф. Ильченко, с 2015 её возглавляет А.А. Руденко.
В этот день хотелось бы всем пожелать здоровья, душевного тепла, поддержки родных и друзей, а главное - добросердия, терпимости и надежды. Надежды, что ужасы тридцать седьмого и культ личности никогда не смогут повториться, что уроки истории не будут забыты, и в нашем городке всё же появится (пусть - скромный, без излишней помпезности) памятник невинным жертвам кровавого произвола времён культа личности. А молодым - вспомнить лозунг писателя-антифашиста Юлиуса Фучика, актуальный во все времена: «Люди, будьте бдительны!».
«Дело 2 - 321. Решение. Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, … мая 1996 г. Архарирнский народный суд в составе….. установил: Понизов Фёдор Андреевич 1934 г. в с. Могилёвка Архаринского района имел дом, амбары, конюшню, веялку, скот, домашнюю птицу, пасеку. В 1934 году был раскулачен и выселен в Тындинский район. Всё имущество было конфисковано».
«Справка о реабилитации от 22 ноября 1995 г. Понизова Фёдора Андреевича 1904 г.р. д. Варваровка Могилёвской области… на основании п. «в» ст. 3 Закона Российской Федерации от 18 октября 1991 г. «О реабилитации жертв политических репрессий». Скупые строчки документов, в которых - боль и обида за годы, прожитые в страхе за себя и близких, за детство с клеймом врага народа, за тех, кто так и не дождался справедливости и возвращения честного имени… Тысячи сломанных судеб только по нашей области, а сколько их было по стране, до сих пор невозможно установить… О своей судьбе, о большой семье нам рассказала жительница Свободного Виталия Фёдоровна Шкирьятова:
- Отец мой, Понизов Фёдор Андреевич, родился в 1904 году в Архаринском районе, деревня Могилёвка. Маму в 1926 году привёз из Белоруссии, куда ездил проведать родственников, там родилась и я, - рассказывает Виталия Фёдоровна. - Мои дедушка с бабушкой - Андрей Тимофеевич и Марфа Лукашевна - в начале ХХ века приехали в Амурскую область в поисках лучшей доли, в большой семье все были работящими. Пятеро детей: Параска, Анисья, Анна, Наташа и Фёдор. Когда началось колхозное движение, отец первым вступил в колхоз. А дед против был! У деда хозяйство было, кони… И что? Потом всё забрали. И такой вот случай был: отец мой - колхозник, комсомолец, а у его друга дочка родилась - тот попросил, чтобы друг кумом стал, дочку надо крестить! Как откажешь? За то, что в церковь сходили, и из комсомола, и из колхоза друзей выгнали. Может, и это ему потом хотели припомнить.
Папа в тайге работал, на лесозаготовках, мама одна, детей четверо, ещё и налог наложили неподъёмный - контрактацию: столько-то масла, молока, грибов, ягод сдать - мама не в состоянии была всё это собрать. И в результате - суд! Но маму оправдали - вступился местный врач: «Вы кого судите?! Вы хоть бы разобрались! Где она всё это возьмёт - сирота, к тому же многодетная?». Кто знал, что нас ждут впереди такие испытания, перед которыми всё, что было, покажется мелочью?
В 1934 году отца вновь отправили на лесозаготовки, и однажды прибыл уполномоченный из Архары с тяжёлой вестью: «Клавдия Ивановна, вас ночью будут вывозить! Собирайте детей (а нас было четверо, и дедушка с бабушкой), сегодня придут подводы и вас повезут». Мама шум подняла: «Хозяина дома нет, что делать? Как?!», но услышала в ответ, что отца скоро привезут.
Прибывший с милицией папа устроил скандал: дети не собраны, не обуты, не одеты, на печи сидят. Разрешили ему остаться на ночь - собрать всех. Утром сели на подводы - сани: в одни сели дедушка, бабушка и трёхлетняя Феня, в другие мама с Валей годовалой, нас же с братом милиционеры в свои сани взяли, закутали в тулупы. Привезли в Архару, высадили ночью, потом нас в вагоны погрузили. Телячьи вагоны: нары, внизу какие-то коровы мычат… Подогнали машины, причём вещи отдельно, и - за 75 километров в тайгу! Тайга глухая, речка быстрая, в Тыгду впадала. Туда всех нас свозили семьями, кого выслали. Мы лето жили в тайге. Это называлось - деревня Горки. От Горок нас вывезли на Старый Первый лесопункт. Там были специальные дома барачного типа - длинные. Там когда-то заключённые жили. Бараки и нары. Три семьи в комнате: Понизовы, Ивановские и Решетнёвы. Потом - Новый Первый. Там построили такие же бараки. Опять на нары! Много было - таких, как мы. Три хозяйки в одной комнате, три хозяина и дети. Прыгаем по нарам, мест нет. Бедные, обездоленные, но как дружно жили! Одна печка на четыре конфорки. Утром женщинам надо встать и всем приготовить. Очередь! Кастрюля закипела - снимают, ставят другую. А ели - на нарах. Стола не было. Со всей страны люди свезённые - и латыши, и украинцы, и белорусы - и все дружно жили. У деда был самовар! Огромный, с трубой. Дед его с собой привёз. И вот его на улице ставили, сапогом раздували, все кипятком отоваривались.
Как лето пришло - нас с нар спустили, разрешили по улице бегать, потому что блох было в этих бараках неимоверное количество! Не было ни тараканов, ни клопов, зато облепляли блохи. Бабушка, помню, наносит полную комнату полыни, всё устелет ею, и кровососов становилось меньше. А самой бабушке места на нарах не было. Как все укладывались, так она на полу стелила свои дерюжки. И если кто ночью вставал, так её нечаянно будил.
Хлеба нам давали по 100 граммов. Отцу как работающему - 700 граммов, а маме вообще не полагалось. Она бегала сучья рубить, за это ей немного хлеба давали. Дедушка воду на лошади подвозил к котлопунктам, получал хлеба 600 г. Он эти пайки не съедал. Сушил сухари на всякий случай. Насушит, повесит в мешочке. Запасался - мало ли что. А сестра моя Валя ещё та пройдоха была - пронюхала! Приносила нам сухарикипонемножку. А дед потом догадался - и стал хранить сухари в старых штанах!
Отец пилоправом был. Бензопил ведь тогда не было. Мы помогали ему на работу относить весь инструмент и с работы отца встречали. Первый год он всё-таки сильно болел. А потом поправился, охотиться начал. Полюбил рыбалку и охоту. На первых порах лодку брал у местного китайца, сделал себе острогу, ночами рыбу лучил. На носу лодки - корчага с сосновыми шишками, смольём - для света. Потом дали ему лошадь и ружьё - он стал охотиться: для котлопункта коз стрелял. Мама наша шкуры обрабатывала, мы их обдирали - кожа становилась тонкой, как полотно. Шили козляки - вроде курток. Все шили унты, ичиги, торбаса. Да ещё и так красиво сошьют! У меня до сих пор зингеровская машинка сохранилась, на которой мама шила все эти изделия. Отца однажды из-за такого «козляка» друг на охоте чуть не подстрелил, приняв в кустах за козу. Но благодаря охоте питание тогда намного лучше стало. А до школы - всё же далеко было ходить. Неделю учёба, домой - на выходные. В пятницу заканчивали учёбу и в ночь шли домой. Мальчишки по пути петли на зайцев ставили, а на обратном пути проверяли!
Через несколько лет разрешили строить дома всем, кто желает. У меня отец и дед были работящие, быстро дом срубили. Трудно было. Нас много. Отец, когда мы новый дом построили, утром пробежит по ручью рыбачить - штуки три-четыре ленков поймает. Пока мы, дети, спим - мама уже почистит рыбу и нажарит. Стали жить сытнее. Огороды пошли, коровой обзавелись. Когда уже все начали строиться, людям дали необходимый материал и поставили пилораму, - ссылали ведь людей работящих, рукастых, а те, кто там, в прежней жизни, не работал, те и здесь бездельничали. Продолжали жить в старых бараках с блохами.
Дети учились, жили в интернатах. Когда я окончила седьмой класс, нас отправили к зиме помогать строить конно-ледяную дорогу. И снова барак, сено на нарах, каша на прогорклом растительном масле. Мастер указал, какой ширины должна быть дорога, какими колеи, все размеры. И мы строили. Лес убирали, всё подбирали, чтобы ровно было. А когда начались морозы, дорогу заливали водой. По краям - колеи для полозьев саней. Лошади были - огромные битюги. Специальные подковы с шипами. Много лесу тянули по этой дороге к речке. Штабелевали этот лес. Родители летом и на лесосплаве работали. Плоты, на плотах шалаш, печка. Лес пройдёт по воде - вслед идут рабочие. Заторы разбирали, плыли до Зеи по реке Тыгда. Сдавали лес и возвращались назад.
Через год меня перевезли родители на 16-й лесопункт - на лошади везли вещи, мы - рядом, пешком, 25 км. Потом - 25-й лесопункт, или, как его называли, Красный Уголок. В Красном Уголке я и окончила 9-й класс. Начальник у нас был - Гаврилов Гордей Гордеевич. И, скажу честно, особых притеснений, обзываний «детьми врагов народа» со стороны начальства не было. Нас только не пускали никуда. Ничего не разрешали. Только нары, нары… Столько лет на нарах! Однажды с Красного уголка с подругой шли домой - на выходные - так пить захотелось! Увидели прогалину. Я к ней пошла - да как провалилась в воду! А домой далеко идти. Валенки мокрые. Выжала всё - и мы бегом до дому! Пальто замёрзло. Меня сразу - на нары, растёрли водкой, в полушубок завернули. Утром проснулась - и не заболела. Пальто сушили весь день. Нельзя было занятия пропускать.
Однажды приехал вербовщик, вербовать нас в педучилище в Сковородино! Много нас, девочек, согласилось. Мальчики не пошли. И первый курс окончила хорошо! Но условий для учёбы там не было: занимались по школам, общежитие старое. Помню, как дедушка продал корову - за 800 рублей, кажется, запомнилось, что деньги были красного цвета с портретом Ленина - тридцатки (три червонца). Большие. Деньги дед спрятал, чтобы никто не добрался. А добрались до них мыши! Пришёл дед, принёс нам - много денег, все по краям изгрызенные. Отдал маме - мол, может, подклеишь? А мама так возмутилась! «Ах, холера твою душу! Отдал бы сразу! А сейчас такие - куда?» А я приехала тогда с учёбы, мама мне их отдала. В общежитии все девчата детдомовские были. Деньги там и лежали в ящике стола. Мы все ими пользовались. Склеивали, удавалось иной раз разменять, пончиков купить.
Но так хотелось перевестись в Благовещенск! А мне с «собачьим документом» никак нельзя было уехать. Подружка моя, Таня, уже «пролезла» в Благовещенск и в техникум поступила на второй курс! А я без документов рискнула, хоть туда не так-то просто тогда было проехать: патрули. И как-то получилось, проскочила и зашла к подружке: адрес знала. На второй день пошла в техникум - приняли без экзаменов. Стала учиться. Не поверите: в пограничном городе - училась дочь «врагов народа». Там мне потом и паспорт выдали. А паспорт получила - стала жительницей Благовещенска.
Война застала в педучилище. Хотелось съездить домой, но боялась. Хотя, помню, домой можно было ездить, но денег не было. В том году бабушки не стало. Работали родители тогда не за деньги. Мы, студенты, получали стипендию 120 рублей. Купили билет. Когда поехали, девчата передали много всего - всяких пончиков, родителям раздать, ваты раздобыли. Купили билет, сели в вагон, и тут проверяющий почему-то взглянул на наши билеты и забрал их. Высадил нас на станции, билеты забрал. Откуда что почуял?! Вышли мы в Талдане, милиционер подошёл - «Пошли!». Забрал нас в кутузку! Сидим, плачем. Утром на прогулку повели. «Приедет начальник Петухов и разберётся!». Тот приехал - «Где ваши билеты?» - «Забрали». «Как? Почему?».
Денег нет, стали звонить в техникум. Выслали денег, мы вернулись - и с пончиками, и с ватой. Не попали домой. Вот такое приключение.
Когда окончили второй курс, нас завербовали на путину - рыбу ловить. Под Николаевском. Куча начальников и мы - с десяток храбрых девчонок. Выгрузили - просто на луг, покрытый травой. И у нас ничего не было! Выдали нам плащи, ботинки свиной кожи, раскисающие от воды. Вместо платков - куски простыней. Кусками невода плащи подвязали. Приткнулись мы кто где - спать до утра. А утром встали - и смеяться начали: гнус-мокрец так накусал - не узнать. Хохоту было! Мужчины нарубили тальника, стали балаганы строить. Нашлась и коса-литовка. А я с детства косить умела. До сих пор помню: я впереди, брат сзади: «Береги пятки!». Косить на этом лугу не очень легко было - кочки всякие. Я как взялась косить! Сделали и балаганы из каркасов, покрытых снопами, и кухню, и засольный цех.
Ой, сколько было рыбы!!! По ногам в реке бьёт, а её не поймаешь… Тонь такая была, что не вытянешь. Дедушка Милованов научил: «За хвост хватайте, и туда её…». Научились! Столько рыбы наловили! Огромные бочки, штук тридцать. А икры столько насолили! Тонь делаем одну - рыбу выбрали - переходим на вторую. И делали по 9-10 тоней! Последнюю - при свете костров. Невод был - около 200 метров. Это трудно, но так интересно! До сих пор названия сетевых поплавков помню - балберы, и грузила - кибасы. Двое - на вёслах, одна на руле, ещё трое держат этот невод. Когда всё закончено - начинаем невод собирать. Одна на кибасах, другая на балберах, третья на хоботе. Мы его, невод, - ровненько, чтобы нигде ничего…
Нам, девушкам, по 18 лет - а столько рыбы наготовили! Десять тоней, а рыба всё идёт и не заканчивается. Начальник приказал нам, уставшим, чтобы ещё тонь сделали. Для бодрости заставил нам спирту налить немножко. И мы ещё тонь сделали. За других. Глупенькие! Подходил пароход «Чичерин», останавливался, забирал бочки, солдаты с палубы кричали: «Бабушки!»… Действительно, мы в этих платочках такие смешные были! Погрузили рыбу и икру в трюм, а в трюме эти продукты надо было кому-то охранять. Опять мы, девчонки. А свету не было. Ночь, мыши скребутся. И вдруг кто-то в двери стал стучать! Мы забаррикадировались, орать начали! А утром заявили, что больше - никаких дежурств, пусть мужчины сторожат. Сами сидят, спирт попивают, а мы должны от страха трястись?! Тоже - нашли дурочек!
Говорили, что эти рыба и икра - для ресторанов в Благовещенске. Когда рыбу не ловили, выдавали нам ружья и мы ходили по грибы. И грибы солили. Сами в бочки затаривали! Рядом нанайские стойбища были. Интересно было - познакомились с бытом местных жителей, узнали, как малые народности живут.
Когда окончила педучилище, меня направили в Архаринский район, в село Красный Исток. Я там один год отработала. Преподавала в начальных классах и русский, и математику, и рисование, и чтение, и чистописание, и развитие речи. Там и с мужем познакомилась - он раненый с фронта пришёл. В военкомате тогда работал. Это был 1944-й год. Когда война закончилась, запомнилось: дети, женщины - бегут, плачут. Кто от радости, кто и от горя…
В 1947 году нас оправдали, реабилитировали. Все ринулись в Свободный с 16-го лесопункта, а отец там до последнего оставался: построил себе хороший дом, огород завёл, коров, свиней. Но потом они с мамой всё же переехали в Сиваки. Но это уже другая история. И другая жизнь.
Мама с папой каждый больше восьмидесяти лет прожили. Не сломили лишения, не забрала тайга. Но осталась обида - за что людей так ломали? Сослали в тайгу лишь за то, что сочли зажиточными? Три коня, дом и пасека кому-то спать спокойно не давали? А у отца всю жизнь был страх за нас, детей: сколько к нему ни приходили журналисты, ещё когда жил он с мамой в Сиваках, с просьбой рассказать всю правду о суровой судьбе ссыльных, о непростой жизни в тайге, ответ был один - «Ни за что!». И его можно понять. Он считал, что нам ещё повезло. Выжили. И неизвестно, что может ждать впереди. А я на пенсию я вышла в 1985 году, и тот, детский, стаж работы в тайге в нечеловеческих условиях, конечно же, не зачли. В этом году на мой юбилей приезжали дочери (сына, к сожалению, уже нет). Я бабушка и прабабушка, и этим горжусь. А внуки с удовольствием и интересом слушают мои воспоминания, и мне есть, что им рассказать!
***
С доводами Виталии Фёдоровны нельзя не согласиться. Ведь штаммы раболепства, преклонения перед власть имущими, тяги к доносам из зависти, да что там говорить - раковые клетки культа личности, диктатуры до поры до времени дремлют в каждом из нас. Сильному и здравомыслящему человеку эта болезнь не страшна, а вот недалёкому и упавшему духом трудно не «заболеть». Тем более что всё чаще звучат воззвания к пересмотру уроков истории, к реабилитации тех, кто репрессировал. Парадокс? Нет, безысходность. И вера в «Сильную Руку», в единство на грани стадности. Многие в это верят, забыв о том, что, когда начнут рубить лес «с целью профилактики, для прореживания и очистки от гнилья», щепки полетят без разбора. Причём во все стороны. И некого потом будет винить.
Поэтому - чтобы помнили.
Фото Анны Казаковой и из архива В.Ф. Шкирьятовой.
Такое лицо доброе у бабули.
Очень интересная статья, читала на одном дыхании. Это же надо столько десятилетий прошло, а у бабушки такие подробные воспоминания….