Мы продолжаем публикацию фрагментов ещё не изданной книги известного писателя и нашего земляка Александра Образцова. Сейчас он живёт и работает в Санкт-Петербурге. Документальная повесть «Амурская область до последней капли крови» открывает нам много интересных фактов из недавней истории нашего города и всего Дальнего Востока.
ЗАМЫСЕЛ
В электричке 8-10 вагонов, в вагоне 8 купе основных по 12 сидячих мест, и два крайних, по 10 мест. Встать могут по 6 человек в купе, по 8 в крайних купе, по 24 человека в тамбурах, то есть 116 сидячих и 112 стоячих, итого 228 мест.
Вагон длиной 18 метров, длина поезда 152 метра (8 вагонов).
Пока народ не осознает своей национальности, он живет иной жизнью, нежели когда приходит враг. Это другой народ.
От чистоты окон зависит развитие цивилизации. Так и в электричке: когда окна грязны или оледенели, становится обидно как будто посадили в ящик, как крыс, и трясут, ждут, когда начнем друг друга есть. Так и коммунисты посадили страну в ящик и сказали, что кудато едем впереди всех. Когда помыли окна батюшки! да мы ведь на помойке. Сплошная помойка, до самого горизонта. Надо кудато ехать. Куда? Как? Никто не знает. И есть ли чтото кроме помойки?
Здесь действительно все сюжеты, рассказанные в России. Точнейшая топография, растения, церкви, заводы, реки. Путешествие без срока. Утонул во времени и пространстве. Владивосток никак не наступает.
Чем дальше к востоку, тем больше любви, глубины, истории. "Амурская область" длится вообще бесконечно.
Попутчики меняются. Электрички везут по другим веткам в тупики, в Среднюю Азию, на Кавказ. Дорога змеится, нанизывая Россию на Транссиб, нанизывая на... Но никак не нанизать до конца. Владивосток не наступает. Даже Хабаровск не наступает. Это слава Дальнему Востоку, эта книга.
Нумерация поездов: скорые круглогодичные дальнего следования и местные от 1 до 100, скорые летние от 101 до 156, скоростные – от 157 до 170, пассажирские круглогодичные дальнего сообщения – от 171 до 300, пассажирские летнего дальнего – от 301 до 400, пассажирские разового назначения дальние – от 401 до 600, местные – от 601 до 700, пригородные – от 6001 до 6999.
Дальние - св. 700 км, местные 151700 км.
Москва - Благовещенск - 142 часа 51 минут пути, Москва - Владивосток - 156 часов 22 минуты.
Иногда города меняют пол: вначале была Тверь, потом стал Калинин, и снова Тверь. Как это, интересно, сказывается на психологии горожан? Ведь, говоря: - Я живу в ней, это совсем иное, чем: - Я живу в нём.
Пётр изменил пол столицы. И это сразу почувствовали. Это пошло на пользу стране, но и свело её с ума.
Я не из тех, кто опирается. Я не шелохнусь, если о меня обопрётся целая страна.
Разговоры о нравственном в России («я его ненавижу, потому что он подлый» и проч.) так же обычны, как разговоры о деньгах в Европе и Америке.
КОГДА СИДИШЬ У ОКНА...
Когда сидишь у окна поздней ночью, то город с его редкими огнями и черным горизонтом крыш походит на степь. Странная иллюзия простора длится недолго. Но ты понимаешь, как нужен простор не твоему телу, а взгляду.
Апрельские деревья в сквере пока безмолвны, но их серые тени уже живут. Ты чувствуешь это, как будто ты с ними в родстве. В апреле вспоминаешь, что у тебя есть душа, и она также оживает, начинает тобой хозяйничать.
Когда-то ты был ребенком, но не здесь, не в этом городе, а далеко на востоке, за восемь тысяч километров отсюда. Возвращаются забытые запахи, забытые лица, дома, сопки, поселковый праздник на стадионе в честь трехсотлетия воссоединения Украины с Россией, песня из кинофильма "Весна на Заречной улице", вечерние прогулки по шоссе в седьмом классе и многое другое.
ОТЪЕЗД. ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА
В половине шестого утра на остановке 123 автобуса ждут первый автобус те, кто всегда на первом автобусе. И я. В руке моей толстая длинная сумка, набитая, похожая на поросенка, офицерский, дареный шурином планшет также набит, но уже бумагами. На мне куртка из плащевки, серые брючки, кепун. Мне сорок два года. В голове пусто. Я смотрю на курящих, меня тошнит. Стоит куда-то выехать, начинает хамить желудок. То давит, то печет, то изжога, то тошнота. А может быть, не желудок. Никак не удается заинтересовать им кого-то из врачей. Зевают, разглядывают сонными глазами снимки, суют кашу в рот. Трубки с лампочками я выплевываю. Они разводят руками: должен был смочь! Не можешь заглотить брысь.
Мне ненавистна современная медицина.
Город пока тихий, серый. Кашель старика слышен за квартал. В кооперативном доме светится десяток окон, в жэковском вдвое больше. На проспекте Просвещения зарастают травами, уходят вглубь земли железобетонные плиты, кирпичные блоки, ржавая арматура, застывшие кучи бетона. Громадная пустошь перед домами напоминает мне о вчерашнем письме.
Я иногда пишу письма в Редакцию. Так и надписываю конверт: «Письмо в Редакцию». Без обратного адреса. Мне кажется, что так письмо будет долго ходить по коридорам почт, вокзалов, аэропортов. Оно будет слоняться там, в загадочном мире сортировок, и кто знает может быть, у них есть какой-то выход на Редакцию всего этого дела. Так, неофициально. Стоит некая фефела, разбрасывает бандероли, пакеты по ячейкам, и вдруг неуловимым движением руки швыряет конверт со странным адресом: "Письмо в Редакцию" в никуда. Так вот, в никуда. Оно пропадает из обихода. Его нет ни в ячейках, ни в мусорных баках. Оно пошло по назначению.
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Все четче вырисовывается страшная картина запустения в России. Как бы после кошмарного сна открывает народ измученные глаза.
Статистика знает всё. Нигде ложь прошедшей эпохи не оставила таких следов, как в точнейшей из наук статистике. Нам пока неизвестен урон, нам нанесённый. Подсчёты будут горестны, ошеломительны. Десятки миллионов потерянных жизней, испоганенная земля, безжалостно вырванные сырьевые недра.
Что за смерч прошёл по земле? И почему, несмотря на все мыслимые и немыслимые преступления против этой земли и народов, её населяющих, она всё ещё сильна, всё ещё могущественна?
Статистика знает всё. Темпы промышленного развития России и США с 1860 по 1913 год были одинаковы, а в период с 1906 по 1913 год Россия догнала США и по абсолютному приросту промышленной продукции ("Справочник по экономической географии капиталистических стран", Москва, 1959 год, стр. 4546.) Интеллектуальная, духовная мощь России была обеспечена именами Чехова, Толстого, Менделеева, Павлова, Чайковского. Что за имена, что за сказочная мощь! Сейчас мы гремим на весь мир именами Сталина, Берии, Брежнева. Наше искусство породило карликов и уродов. Наша наука славна изобретателями оружия.
Бисмарк, выпуская в употребление К. Маркса, предполагал, чем и для кого будет опасна идеология, ставящая себя шире, чем объективно существующая реальность. Мир, едва-едва тронутый познанием, объявлялся понятным и готовым к переделке! Что за самонадеянность, хочется воскликнуть! Но не будем спешить.
Марксизм, как новейшее оружие, был направлен Европой подобно Троянскому коню против зарождающихся, нестабильных восточных и колониальных структур. Сейчас это становится окончательно ясным.
Почему только сейчас? Потому что надо было пройти весь путь до Кампучии, Брежнева, Китая. Надо было дотошно исследовать все возможности, все углы в этом тупике, чтобы убедиться - здесь нет пути! Родные русские люди, нас обманули! Нас, доверчивых, сильных, натравили друг на друга в гражданской войне, организовали взаимное уничтожение в 20-30 годы, бросились добивать в 1941 году, и когда народ остаточной мощью своей сломал все же фашизм и ринулся в Европу, освобождая... Что тогда?
Освободительный порыв мгновенно был изменён, исковеркан. Мы стали из освободителей оккупантами.
Европейская тайная мысль, устрашившись народа, трижды уничтоженного и трижды воскресшего, сосредоточила все свои атаки на идеологии. Нарастающая из года в год идеологическая война неправильно нас ориентировала! Мы стали защищать не свою сущность, силу, правоту, а чужое, искусственно возникшее, европейское же изделие! Они и здесь оказались хитрее нас.
Но страна, в четвёртый раз уничтоженная так называемым периодом застоя, и на этот раз выхватила сама себя за волосы из пропасти, куда уже летела.
Так будем же бдительными, терпеливыми, не помнящими зла на этот раз!
Может быть, шанс, который дан не только нам, а всему человечеству, будет последним. Наши гуманисты и философы дали нам много живых наставлений, по которым именно мы, наша страна и должны жить, имея в виду свой исторически сложившийся характер и условия обитания.
Не надо ничего менять силой. Надо только расцепить судорожно сжатые руки и заставить расслабиться мучительно стиснутый рот. Может быть, ещё удастся улыбнуться.
В МЕТРО
Письмо я опустил в почтовый ящик у метро "Удельная". Но всё равно ощущение тяжести, лунки, буксовки не пропадало. Даже поезд в метро остановился перед "Пионерской", попробовал пойти дальше, дёрнулся несколько раз и не смог. Пришлось ему чуть раскатиться назад и только после этого двинуться по маршруту.
Очень много старух в метро рано утром. Можно увидеть рабочих старух лет 50-55, давно забывших о том, что у них есть лицо.
Ближе к Невскому толпа меняется. Время более позднее - рабочих меньше. Появляется в толпе лёгкость, люди хорошо поспали. Исчезает угрюмость от пережирания, похмелья, ежедневной злобы.
К "Московской" толпа редеет, люди уже транзитные, совсем лёгкие, одетые по желанию и вкусу.
Автобус на аэропорт.
ПОЛЕТ (ИНФОРМАЦИЯ)
Вылет в 8.00. Самолет Ту=154. Ленинград 3,5 часа лёта - Томск 2 часа 20 мин. лёта - Чита 1 час 40 мин. лёта = Благовещенск - Владивосток. Прибытие в Благовещенск в 20.20. Плюс шесть часов разницы. Я буду там в 2.20, ночью.
Место 7"в" не самое удачное место. Лучше соприкасаться с иллюминатором. Хотя в безбрежном океане неба, в сияющем прологе космоса и неизвестного измерения под названием "рай" лишние сантиметры прохода не бывают лишними: колено выставить, локоть свесить...
КАПИТАН
Бойкий румяный капитан с чёрными, как будто лакированными волосами, обладатель места 7"б", вертя головой налево-направо, больше налево, к морщинистому сероглазому владельцу кресла 7"а", говорит:
Я думаю: что это мои казахи всему рады?............. они у бани коноплю, оботрут........... и стоит у тумбочки...... "АКМ" с двумя рожками!
По проходу с растерянно-развязными лицами ходят призывники ВМФ. Каплей с юным лицом, светлыми усиками рассаживает их, не поддаваясь на ленинградские внеуставные приглашения подружиться. Будет вам дружба, салаги!
- Почему не на своем месте?
- Там бабушка, капитан.
- Уберём бабушку, - улыбается каплей. Но глаза ледяные.
- Зачем? Хорошая бабушка.
Я поворачиваюсь. Бабушка в платочке держит на впалом животе татуированные руки.
- А удмурт у меня есть, из Глазова, - капитан толкает меня локтем. - Я думаю: что это мой удмурт всему рад? А потом мне человек говорит: подбривает, следовательно, височки и проборчик безопаской, наливает в
шапку ацетон и ходит в шапке по казарме будучи дневальным.
Замечательная история есть из военных лет. Двое технарей решили, следовательно, вмазать. А вмазать есть два литра этилового или метилового спирта. Как определить? На этот случай у них постоянно был Дружок. Полстакана Дружку - Дружок хвостиком виляет. По стакану себе. А Дружок лёг. Дружок лежит, они бегом в санчасть. Двое суток промывают себе верхние и нижние пути, по пять вёдер воды на брата. И что? Выходят, шатаясь, следовательно, на крылечко, а Дружок хвостиком виляет!
- Еще замечательная история в совхозе. Тоже отсутствие рыгаловки. Старик, алкаш. Лето. На триста километров вокруг сухой закон по просьбе сельских сходов. А старик каждый день ночует в бурьяне. Где, как? Самогон, надо сказать, на Дальнем Востоке не имеет корней. Следовательно? Дело оказалось в лысой голове. Он наливает в шапку дихлофос и ходит среди трактористов, всему рад.
- Капитан, кончай базар, - говорит его сосед. - Истории совершенно бессмысленные.
Обида капитана совпала с проверкой турбин: свист, тряска, красное капитанское лицо. Самолёт вдруг легко побежал по полосе, быстрее, быстрее...
............., - говорит мне капитан. Высоты мы еще не набрали.
- Что?
........... местами поменяемся! - кричит он мне в ухо.
Через десять минут он уже спит, похожий на дошкольника, если бы не малиновые петлицы.
- Спасибо, - говорит сероглазый. Его короткие щетинистые усики на тёмном лице, ёжик полуседых волос и белая рубашка с галстуком настраивают на томское учебное заведение.
- За что?
- За то, что избавили от зануды.
Мы замолкаем.
Кажется, самолёт ещё не начинал всерьёз лететь: то выбирается на высоту, то примеривается к курсу, обходит какие-то горки, ямы, воздушные ловушки. Но он летит. Поезд на скорости 150 километров в час ревёт, как ураган, проносится, как молния. Здесь мы ползём над девственно-белыми сугробами облаков медленно, плавно. Как в лодке.
ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ
Общинный и одновременно уединённый характер русского человека определил его судьбу: в нём нет привычки начальствовать над людьми. Потому в начальники шла всякая шваль. Это дело было как бы лишнее, зряшное, несерьезное.
Это выражается и в выборах этого века, и в приглашении варягов, монголов, татар, немцев, евреев.
Русские цари только на первых порах, шалея от инертности народа, пытались его "воспитать". В дальнейшем они сами попадали под обаяние этого народа и прекращали править (Федор Иоаннович, Александры I и II, Николай II, Брежнев).
Все беды русской истории от этого стремления "перевоспитать" народ, сделать его похожим на всех.
Я, русский человек, не могу и, главное, не хочу руководить никем. Даже слава мне представляется всеобщим умилением, радостью от того, что я такой хороший и всех обрадовал.
Русские бунты, революции случались в периоды растерянности народной, потери ориентации. Они не злобны по сути, так как народ обижается на самого себя, себя бьет.
Это вот: идите к нам! у нас хорошо! - объясняет всю русскую колонизацию.
Вот и сейчас: русских обзывают, презирают, плюют в лицо, а они растерянно улыбаются, смущаются, помалкивают.
Они искренне убеждены, что "у нас хорошо", и по-медвежьи ломают кости тем, кто хочет уйти из объятий.
Они неловки, топчутся в прихожей, восхищенно цокают языком на любую безделицу из-за границы, но у них ослепительные пляски, душу переворачивающие песни, неповторимое образное мышление и всё это они в грош не ставят.
Я настолько русский человек, что по себе могу изучать черты народа. Мы совпадаем почти абсолютно.
ДЕМОГРАФИЯ
В те времена никто не интересовался населением.
Со мною всё это случилось в девятом классе. Я вдруг начал ходить в библиотеку треста "Амурзолото", брать том за томом "БСЭ" и выписывать в тетрадку города и их население. Я писал: "Аахен 148,9 тыс. чел. (оц. на 30.YI. 1955г.) Аугсбург 202,7 тыс. чел. (оценка на 1.I.1956г.) Баня-Лука 37,8 тыс. чел. (перепись 31.III.1953 г.) Брисбен (шт. Квинсленд) 502,4 тыс. чел. (переп. 1954 г. с пригородами)"...
Я купил в синем книжном магазине книгу А.Г.Шигера "Административно-территориальное деление зарубежных стран" и впился в неё с такой страстностью, с какой должен был впиться во что-то иное. Сейчас я знаю, как я был прав.
Как я бывал разочарован городами ФРГ! Они никак не хотели расти! А города ГДР? Они вдруг начинали уменьшаться! И Карл-Маркс-Штадт, и Галле крутились у черты в 300 тысяч, то превосходя её, то позорно сползая вниз. Я любил Болгарию. Там вдруг целая поросль небольших городов побежала к 100 тысячам Русе, Бургас, Стара-Загора, Плевен... А Бразилия? Я отказывался верить своим глазам, когда Сан-Паулу вдруг опередил Рио-де-Жанейро и начал обставлять города США - Чикаго, Филадельфию, Лос-Анжелес...
Город Свободный, где я сидел в библиотеке треста "Амурзолото" в полутёмном коридоре, под недоумевающим внимательным взглядом библиотекарши, испытав довольно бурный рост после революции, неожиданно перестал расти. Или рос так медленно, по 0,51 тыс. в год, что следить за этим было нестерпимо скучно. То ли дело Ангарск! Или Братск! Да хотя бы и Хабаровск с Владивостоком - скоро, ох скоро двойные кружочки на картах зальют середину в синий цвет! Как красив город с населением свыше 300 тысяч жителей! Это сравнимо только с появлением миллионера, заштрихованного в наклон. Или кружочка с точкой посередине, пятидесятитысячника. Пятидесятитысячные города возникали из небытия в прямом смысле слова. Кто до переписи слышал об Усолье-Сибирском? Или о Шадринске? Вряд ли кто-то в этих городах радовался так, как я, увидев на новой карте СССР за 14 коп. вместо кругляша, выражающего лишь присутствие человека в данном месте земли - кружок с точкой посередине! В Нью-Йорке 1800 года было 79 тысяч жителей, а в Лондоне 1400 года - 45 тысяч.
Одна мысль не давала мне покоя: почему во времена, когда на Земле жило мало людей, было так много знаменитостей и талантов, а сейчас их не стало совсем? Ведь когда в школе мы изучаем хотя бы дедушку Крылова, то даже мысли не возникает поставить рядом с ним, например, Александра Фадеева. Из современных художников или композиторов я не знал практически никого. Я не знал, кроме членов Президиума ЦК, никаких московских знаменитостей. Мне и мысли такой в голову не приходило, что в наше время могут существовать великие люди.
ПОЛЁТ
- Уважаемые пассажиры, если есть желающие посмотреть Байкал, пожалуйста, слева по борту.
И точно: в поземке облаков - лужица, уходящая в белесую даль, низ.
Горят леса под Читой, до самого горизонта. Яркая змейка бежит навстречу ветру. Увидев сверху при посадке деревянные улицы Читы, впервые понял - родина.
АЭРОПОРТ. БЛАГОВЕЩЕНСК
В ночь на 8 мая в аэропорту Благовещенска я спал, укладывая себя в кресло так хитро, как только может деревенеющий человек. И всё время удивлялся, просыпаясь - мне ведь так неудобно, а время почему-то идёт?
В 6 утра я съел бледный омлет с иссиня-чёрной коркой, обозначающей в общепите, очевидно "пережарено, микробов нет", выпил стакан псевдокофе с рассыпчатым свежим коржиком и еще раз с удивлением обнаружил, что выспался, наелся и чувствую себя очень бодро. Страдания бичей от жизненных неудобств преувеличены.
Туалет в благовещенском аэропорту страшноват, но после Читы любое сортирное советское предприятие уже не кажется безнадёжным (меня, правда, ждал впереди сортир на станции Большой Невер.)
Я еду в Благовещенск из аэропорта, усердно вглядываясь в даль. Всё ещё серое, ёлочное, голое, хотя вчера было +24.
И рядом с коробками советских серийных безобразий - старые благовещенские деревянные дома с резными ставнями, воздушными четырёхскатными крышами с кружевным подбоем, глазастые, со строгими, спокойными окнами. Такой дом, даже покосившийся, ветхий не теряет своего достоинства, образуя с окружающей прямоугольной перспективой улиц, с прижитыми разнообразными черёмухами и рябинами неповторимый восточно-сибирский, дальневосточный облик.
МАЙСКАЯ НОЧЬ
Когда ты в теплую майскую ночь прилетел в город, где у тебя нет ни одного знакомого, и вошёл в маленький зал ожидания аэропорта, где на колонне в синем стеклянном квадрате написано "категорически запрещается провозить в ручной клади и багаже ртуть и предметы, содержащие ртуть" (а во рту можно? нет, чиновник никогда не заключит в инструкцию весь мир), и поставил свою ёмкую, приземистую, как такса, сумку в ячейку автоматической камеры хранения (так вот почему нас называют азиатами - из-за подражания китайской имперской бюрократии), и положил кепку на областную газету "Амурская правда", а потом вышел не спеша на бетонные ступеньки, в ночь, разве тебе надо спешить в город, расположенный за 18 километров? Куда? К кому? Ты прилетел встретиться сам с собой, которому меньше (нет, видимо, под азиатами в этом случае подразумевают монголов) на двадцать пять лет - и это не плохо, не грустно, не жутко.
Теплая майская ночь. От Байкала на тысячи километров горят леса - эти яркие жёлтые змейки, коронки, бусы брошены во тьму. Вместе с ними в стекле иллюминатора твои кварцевые часы со стальным браслетом, щека худощава, прошлую ночь почти не спал, собирался в Ленинграде в дорогу и, когда вышел из подъезда, вспомнил, что забыл одну только футболку.
Все чаще я думаю так: нет, не сильные страсти, не зубодробильная ностальгия, не успех в зале театра или института являются проявлением счастья. Спокойная, уверенная стойка человека, точно отмеряющего взглядом размеры события - только этому стоит учиться, это любить в себе.
Эпос - это то, что не имеет источником книгу.
ЕЩЁ БЛАГОВЕЩЕНСК
Мне так хорошо на родине, что я не могу спать.
С утра 8 мая стояла какая-то жёлтая, ветреная погода. Ветер дул из Китая, из-за Амура, горели леса, и было тяжело, дымно в голове, шло некое забалтывание самого себя.
Я приехал в гостиницу "Юбилейная", намечая, что меня встретят удивлением, удовольствием за мою столичность, важность. А меня продержали больше часа трое тёток, сформированных при прошлом режиме, и я понял, что важность и столичность здесь определяю не я, а они. Это они привыкли решать, важен ты или нет. Меня они возненавидели (спокойно, впрочем) за ту важность, которую я сам себе присвоил, за несоблюдение этикета.
Поэтому, когда я вышел небритый со своей сумкой-таксой на чистейшую площадь перед бывшим обкомом, гостиницей "Юбилейная" и Китаем, во мне уже не было важности и столичности.
В таком состоянии и пошёл. Идя по плоскому, деревянному городу среди неизвестно откуда появившегося множеcтва машин, без знакомых, связанный необходимостью внедриться в этот город, чтобы получить для эпоса какие-то крохи, вошёл всё же в драмтеатр (зачем?), крашенный изнутри десятки раз масляной голубой краской по краске, с деревянными полами, со знаменем, кривенько, заброшенно стоящем на тумбе в фойе. Знамя какого-то вишнёвого, липкого цвета, измаявшееся на эшафоте, покорно склонившееся навстречу зрительским усмешкам. Здесь было до революции Общественное собрание.
Не понравились мне лица. Но пьесы я им оставил. Когда заранее решишься что-то потратить тратишь без всякого смысла, автоматически. Но лица... Нищие, изверившиеся, мелкие. Зато чугунная калиточка в ограде, когда я выходил из парка, в котором драмтеатр размещался весь, кроме фасада, чугунная калиточка настоящая.
И пошёл я поесть, чтобы избавиться от сиротства. В кафе "Лакомка" развеселила среди пирожных буфетчица своим разбойничьим видом.
В ресторане "Зея", в низком побеленном зале меня обслужила ещё одна, но смешная, разбойница. Поверх пудры и румян она тонкими черными линиями нарисовала губы, глаза и прочее. Бедняга лет пятидесяти за моим столом, в чёрном костюме, синей нейлоновой рубашке и чёрном галстуке с дальневосточным лицом каких-то сложных кровей под её гипнозом заказал множество мяс и супов, а я взял икру минтая, блины и чай, чем принудил её к ответным действиям. Блины она не несла долго, любезничала с двумя артиллерийско-танковыми капитанами (вот здесь я развеселился, вспомнив Свободный двадцатилетней давности - да! офицеры, как и во времена Чехова, - это счастье рисованных официанток).
Я долго стоял на улице, ведущей к Амуру, решая и решаясь зайти в газеты. По-прежнему несло дымом, я не видел смысла в том, чтобы печатать что-то в газетах, и видел смысл. Так, видя и не видя, я делал несколько шагов к Амуру, и снова смотрел на двухэтажный дом с метровыми стенами, публичный дом в начале века, редакцию газеты "Амурский комсомолец".
И пошёл.
Трогательны обиды провинциальных интеллигентов. Но это глубокие, настоящие обиды, от которых дребезжат столицы.
Пришёл посреди обид художник непрерывно работающий человек. Он делает то, что можно смотреть, оценивать умозрительно.
А в мастерской, где стоит дубовый американский стол с зашторивающей крышкой, мы сидели втроем, с одной старой провинциальной актрисой, и говорили о театре. Я вдруг попал в другое измерение, в начало века. Даже непонятно, как это произошло. Как актриса в Благовещенске сохранила полностью начало века? Как будто вырезали кусок времени. Я говорил о Товстоногове, а она слышала, видимо, "Станиславский". Я говорил "Ленинград", она слышала "Александринка". Художник, похожий на артиста Лебедева, показал несколько рядов саженцев. Из Михайловского он привёз дубки, елочки, чтобы посадить в Благовещенске. Чудные люди. Чудные.
Нет, не могу я спать. Погромыхивает от сквозняка дверь номера. Пахнет дымом. Пока темно. Часов в шесть пойду в город.
ИЗ ГАЗЕТЫ
Замечательная фраза из газеты "Амурский комсомолец":
"На углу Ремесленной улицы, где сейчас поликлиника водников, был архиерейский дом и это первое кирпичное здание от начала Большой улицы."
С востока Благовещенск омывает Зея, с юга - Амур. Причём Зея здесь шире и многоводнее Амура. А также Днепра и Хуанхэ.
"Северная часть города соединилась с деревней Астрахановкой, которая раньше была в семи верстах... на запад улицы давно ушли за Загородную улицу, окраину города...
В 1912 году Благовещенск был деревянным городом (им и остался, к счастью А.О.), лишь кое-где были каменные дома (не кое-где. Великолепнейшая набережная Амура и старый центр застроены на удивление А.О.) Три пожарных каланчи, все сохранились. К рукояткам насосов обычно становились добровольцы, сбежавшиеся на пожар. Дежурный по каланче отбивал колоколом время суток.
Многие угловые дома были заняты под небольшие магазины ("лавочки"). Вы можете их увидеть и теперь, заделанные двери лавочек, кабаков, парикмахерских. Владельцами лавочек были китайцы. Там можно было купить муку, хлеб, крупы, масло, соль, сахар, пиво, квас, керосин, гвозди, посуду и т.д. Парикмахерскими владели японцы. На перекрёстках стояли торговые киоски, построенные в стиле теремов. Продавали развесной пищевой товар. Помещение не отапливалось. Утепленным был чердак с небольшой печуркой, там жил хозяин.
Любимым зимним лакомством для детей были китайские липучки. Хрустящие, с воздушными прослойками жёлтые мороженные палочки! Вкуснятина ни с чем не сравнимая! Говорили, что китайцы их делают из проросшего овса. На 15-20 копеек - фунт липучек.
Мороженое тоже продавали китайцы. Они возили на двухколесных тележках бак со льдом - в нём второй бачок с мороженым. Порции отмеривались вафельницей из жести на 1,3 и 5 копеек. За 5 копеек примерно половина нынешнего брикета.
Китайцы жили на северо-западной окраине, в Китайском квартале. Узкие улочки застроены были мазанками с деревянной трубой, выводящей дым из очага и обогревающей каны-лежанки. У дверей многочисленных лавочек висели громадные кисти-цилиндры из разноцветных лент - знак торговли.
Китайцы кроме торговли занимались ремеслом и огородничеством. Это были отличные сапожники, стекольщики, паяльщики, столяры, пильщики, портные, и даже специалисты по склеиванию разбитого фарфора и фаянса. Огородники доставляли овощи прямо на дом в двух громадных мелких корзинах на коромысле: "Ледис! Лука! Помидрала!"
Картошку выращивали корейцы на хуторах за Зеей, и в пяти верстах по Новотроицкой дороге. Сейчас там Чигиринский совхоз.
Большая (Ленина) улица не имела покрытия, тротуары там были из плах. Посадок деревьев не было. Больше сотни медных проводов несли электричество и телеграфные сообщения между столбами.
Начиная от Зеи Большую улицу пересекали: Набережная, Невельская (Первомайская), Корсаковская, Бурхановская, Ремесленная (Чайковского), Семинарская (Политехническая), Театральная, Кузнечная, Столичная (Трудовая), Буссовская, Чигиринская (Островского), Садовая (50 лет Октября), Благовещенская (Пионерская), Мастерская (Шевченко) - центр города Американская (Интернациональный переулок), Торговая (Богдана Хмельницкого) - здесь в двухэтажном кирпичном здании "Оптовый магазин Чурина", а площадь, прилегающая к Большой между Торговой улицей и Американским переулком называлась Чуринской, фасадом к площади стоял универсальный магазин "И.Я.Чурин и К", сейчас там дом Пионеров; поперек Торговой улицы, ближе к Амуру стояло громадное сооружение "Царские ворота", сооруженные в память посещения Благовещенска наследником, будущим императором Николаем II по пути из Японии (тогда Благовещенск был крупнейшим городом за Байкалом), Базарная (Дружбы) площадь, Графская (Калинина), Никольская (Комсомольская), Городской сад (по периметру был огорожен высоким глухим забором, вход для гуляний был платным, вечерами играл духовой оркестр), Офицерская (Мухина), Артиллерийская, Загородная.
Здесь заканчивалась Большая и начиналась Суворовская, где были казармы Благовещенского гарнизона".
Продолжение следует.