Известный писатель и драматург Александр Образцов родился в Свободном, где прошли его школьные годы. С 1961 года живёт и работает в Санкт-Петербурге. Мы уже публиковали некоторые рассказы нашего талантливого земляка. Недавно Александр Алексеевич прислал нам журнальный вариант ещё не изданной книги «Амурская область до последней капли крови». Думаем, что знакомство даже с фрагментами этого произведения заинтересует не только жителей Свободного, Тынды, Соловьёвска, но и всех, кому дорог Дальний Восток.
О КНИГЕ. Если вы думаете, что Россия начиналась в Киеве или Новгороде, Архангельске или Астрахани, то вы заблуждаетесь. Россия не начиналась нигде. Она возникла из чаяний первого человека, захотевшего Родины. Я думаю даже, что этот первый человек еще не знал о двуполости, а то, что он без Родины не сможет дышать, он знал.
Отсеки от меня Амурскую область и я умру на месте. Но в том-то и дело, что никто не сможет её от меня отсечь! Поэтому жизнь моя в безопасности.
То, что было чудесно, несбыточно вчера сегодня от обработки сознанием, к сожалению, тускнеет. Но, к счастью, тускнеет и то, что вчера было невыносимо.
ПОХОЖАЯ НА УЛИТКУ
Амурская область по очертаниям напоминает улитку, прилипшую к Амуру. Золотопромышленники и мукомолы создали в Благовещенске оазис культуры. Блистал огнями театр, вращались двери богатейших банков, молодое Амурское казачье войско вносило в городскую толпу дополнительный, небывалый колорит, если учесть, что рядом шастали «ходи» китайцы, рядом самоуглублённо, озабоченно бегали почвоведы, ботаники, другие географы, дорвавшиеся до новых территорий, все сплошь с немецкими и прочими европейскими фамилиями, отчествами и даже именами. На берегах Амура и Зеи возникали особняки изысканной архитектуры. В числе архитекторов был даже один будущий Нобелевский лауреат.
Что же тут удивительного?
В 1854 году началось заселение Амурской области русскими. Они на плотах приплыли из Забайкалья. За четыре годы четыре тысячи казаков и крестьян основали на бывшей даурской земле посты Кумарский, Усть-Зейский (будущий Благовещенск), Хинганский, станицы Игнашино, Свербеево, Рейново, Албазино, Орловку, Бейтоново, Толбузино, Ольгино, Кузнецово, Иннокентьевку. Стремились к Бурее, рассказывали друг другу удивительные истории о плодородии почв и райской красоты местах, а селились там, где приказывало начальство. А начальство на этот раз было энергичное, толковое, озабоченное не личными выгодами, а видами страны.
Н.Н. Муравьев-Амурский осуществил это мероприятие, а Г.И. Невельской предварительно разведал земли.
Мой отец прибыл туда в 1932 году уже с востока, из Приморья. А за два года до того он пересёк пятнадцатилетним мальчишкой область с запада на восток. На всё путешествие из Иркутска во Владивосток была у него буханка хлеба. Если он спустя полстолетия не забыл эту буханку чувство голода было, видимо, сильное. Предшествовало же путешествию
СВАТОВСТВО
Теперь уже все, и отец, смотрят на эту историю с другой стороны. Может быть, им уже не больно, не страшно вспоминать. Может быть, остались недоумение и досада из-за того, что жизнь пришлось кроить не свободными желаниями, а необходимостью, что приходилось годы и годы почему-то обдумывать свои слова, пугаться вызовов к начальству, в особый отдел, в отдел кадров.
Я был в тех местах. Это севернее Иркутска, верховья Лены. Лена там совсем неширокая, не больше ста метров, а старинное село почему-то на правом, на северном берегу. Сейчас там голо в округе, леса отступили. Якутский тракт бежит берегом реки. В десятке километров от Качуга - знаменитые Шишкинские писаницы. Им 4000 лет. На скальных откосах, на высоком пойменном берегу коричневые люди в лодках, коричневые сохатые, олени, люди с луками четыре тысячи лет куда-то бегут, плывут. Время их не берёт. А старинную деревню Шишкино с удивительно серыми бревенчатыми избами (лиственница выцветает до этнографического состояния) время скоро возьмёт. Люди там уже не живут. Когда-то здесь жили богатые крестьяне. Им было, чем угоститься. Было, что надеть в праздники. Было, на чём выехать в Качуг или в Верхоленск за невестой. Они и не знали, что писаницам тысячи лет. Их предки поселились здесь двести лет назад. Уже первое поколение русских людей считает родиной место рождения или детства. Да и зачем вспоминать родительские муки переселения, имея перед глазами сосновые боры, населённые птицей и зверем, реку с тёмными тайменями и ленками, поля, жёлтые по осени, кадушки с капустой, огурцами, солёной рыбой, погреба с окороками, лабазы с сохатиной?
Мой дед был, кажется, приёмным сыном в бездетной довольно состоятельной семье. "Кажется», говорю я, потому что никакими клещами из отца уже не вырвать правду, которую не смогли вырвать из него бесчисленные хитроумные анкеты, рассчитанные на то, что где-то человек проговорится. Не было невиновных в то время. После веков сонного неторопливого существования пришло вдруг время суетливого горячечного бдения.
Стёпка, так давно живший в семье, что дети считали его дядькой, только бедным, в отличие от тех, кто жил своими домами, начал ходить в сельсовет, в комбед и смотреть внимательными, чужими глазами. Старшая дочь Анна попала на глаза секретарю сельсовета. Сама, видимо, была виновата. Потому что всегда виновата женщина в том, что её преследуют - дала знак. Знаки имеют необъятный разброс от «возьми меня» до «никогда меня не получишь». Но секретарь сельсовета оказался человеком, понимающим современное положение. Он заслал сватов. Мог ли дед испугаться, понимал ли он современное положение? Понимал. Он учился когда-то в иркутской гимназии, а в жизни был не крестьянином, а скорее судостроителем: Качуг славился своими баржами, барками, лодками, которые ходили до Якутска. Этим, кстати, промышлял прадед. Его фотографию я видел: сидит «борода» в длинных мягких сапогах и косоворотке, а на плече его руку держит позади стоящая бурятка, прабабка. Хотя и не прабабка, конечно. И не прадед. Концов уже не найти. Связи с бурятами были тесные в тех местах. Я сам был влюблен в школе в полукровку с горячим, смуглым лицом, скуластую, с раскосыми глазами. Русский заботится о чистоте крови всегда теоретически, а настанет момент - и казашка, и еврейка, и финка вполне вписываются в расовый чертёж.
Старшая дочь Анна отказала сватам, и следующую ночь дед провёл в кутузке. Там-то, в тёмной, он и понял окончательно современное положение. Поэтому не стал дожидаться вторичного сватовства, а дунул вместе с семьей в Иркутск. Одна бабка, 40-летняя жена его, замешкалась, не сумев, видимо, оторваться сразу от дома, и угодила на лесоповал, за сто километров, в тайгу. Но дед и здесь проявил редкую по тем временам сметливость. Он не сразу дунул в Иркутск, а отправил детей. Сам же по первому снегу, по следам тронулся за смертниками. Не могу сказать точно, как всё происходило, только бабушка моя умерла в городе Свободном в глубокой старости, 84 лет, в абсолютно здравом и насмешливом уме.
Так мой отец попал во Владивосток, где его изгнали из седьмого класса, как сына лишенца. Я, следовательно, являюсь внуком лишенца.
ДЖЕЛТУЛАКСКИЙ РАЙОН
Сейчас он называется Тындинским, но я лучше скажу по-прежнему - Джелтулакский. Есть там речка Джелтулак, и маленький посёлочек на АЯМе того же названия, когда-то райцентр.
А ведь уже в 1867 году был основан прииск Васильевский, пгт с 1934 года. С этого прииска и началась золотодобыча восточнее Забайкалья. Сейчас он называется прииск Соловьёвский. А поселок Соловьёвск остается, пожалуй, уже навсегда центральным в моей жизни.
Он стоит в котловине, между сопок, старательно повторяя своими улицами удобные формы рельефа. Легко можно взобраться на сопку, разрезающую его наполовину и окинуть долгим, панорамным взглядом всё его великолепие. Я не считаю это определение риторическим. И никого не пытаюсь обратить в свою веру. Я ведь и родился-то и рос до шести лет в других местах Амурской области, а вот Соловьёвск с высоты сопки до сих пор вызывает у меня слёзы восторга.
Не знаю, в чём там дело.
Там нет насилия над природой, так, что ли? Улицы, шоссе повторяют, вернее, усиливают структуры ландшафта. Может быть поэтому каждый спуск (а улочки крутые здесь, у сопок) так отмечен и обласкан памятью. Дома цепляются на этих спусках за каменистую почву, в их очертаниях нет текучести, спешки, они круто идут ввысь, леса там много.
А вот сейчас центральную часть посёлка испортили. Уничтожили естественные спуски, бугры, кручи, сгладили их широкой террасой, под бульдозер. Поставили вместо светлосерых лиственничных домов двухэтажные розовые коровы (ободранные коровы, замечу, по цвету) и как-будто у сопки отвисла челюсть, всю мускулатуру её подрезали. Да что говорить! Мой лучший в жизни дом с красной железной крышей снесли во время этого благоустройства. Как много дураков желает России добра и какими это оборачивается лишениями..! (Это безотносительно к моему дому).
Площадь Джелтулакского района 71,3 тысячи квадратных километров, население в пятидесятые годы было около десяти тысяч человек. Представьте себе среднюю европейскую страну, вроде Австрии, самым крупным поселением которой вместо Вены является Соловьёвск. Не правда ли, отдаёт четырьмя тысячами лет до..?
Сейчас Тынду знают все. Я был там два раза. Однажды в детстве и сейчас. Впервые я встретился с патриотами, которые меня, сторожила, не воспринимают таковым. Как будто с них началась история Джелтулакского района, а всё, что было до них, было дико, каменный век.
Нет, дорогие тындейцы. Или тындюки, если угодно. Тындяне. Ваш город так же разорвал рельеф, как центральная площадь Соловьёвска. Но в Соловьёвске после нашествия цивилизаторов остался достаточный культурный слой, чтобы я его по-прежнему любил и рыдал над руинами памяти. А вы у себя хотели устроить мини-Москву.
Что ж. Давайте. Во славу моего Джелтулакского района!
СВОБОДНЫЙ
Вспоминаю, как мы переехали в город Свободный из Соловьёвска. Мой отец получил повышение по службе, стал главным экономистом треста «Амурзолото». Видимо, заполнение анкет (я помню его за этим занятием, долгими вечерами пыхтел) шло у него с неиссякаемым упорством и последовательностью.
Когда я увидел на центральной улице города Свободного бревенчатый дом под названием «Книжный магазин» и дом этот был покрашен масляной краской в синий цвет, я затрепетал. Это сейчас я ухмыльнусь воспоминанию - сколько же краски пошло на уничтожение изумительного лиственничного этнографического цвета бревен! А тогда я, в классе восьмом, понял смутно вот начинается непознаваемое, неизвестное, столичное, городское!
Я ещё и не мог оценивать то, что видел, а уже понимал непреклонность властей. Власти говорили со мной языком асфальта и высокого забора вокруг стадиона «Локомотив», номером школы (187), в которую я попал. (Где же остальные 186? - зачумлённо думал я. А ведь действительно, я до сих пор этого не пойму. Не было на Забайкальской ж.д. 187 средних школ! И не будет!)
Власти говорили со мной гримасой одноклассницы, когда я пришёл в школу в резиновых сапогах. Что-то там у меня было с обувью...
Да, мы жили у бабушки, спали на соломенном тюфяке, на полу, около рассыпанной перед посадкой картошкой. Отцу вырезали язву желудка. Носить было нечего. Да. Мамы не было уже полтора года. Мы, все трое, были давно заброшены, обтрёпаны, с цыпками, с возрастными прыщами, с немытыми шеями, но ничего не понимали о своём положении! Ничего.
Сейчас Тында чуть было не стала вторым городом Амурской области. А с самого своего основания им был Свободный. Архитектурные изыски коснулись и его. Было бы странно, если бы не коснулись. Свободный основан 12 августа 1912 года в качестве потенциальной столицы Дальнего Востока под названием Алексеевск (в честь несчастного сына несчастного Николая II).
В Свободном несколько домов такой стрельчатой, башенной формы, что и сейчас они меня бодрят. Иду и думаю: ах, мукомолы и золотопромышленники! Молодцы!
И знание того, что были люди со вкусом в то далекое время в нашем медвежьем углу, позволяет мне не бояться тьмы истории.
Вообще, конечно, история говорит с нами на языке архитектуры. Представьте, к примеру, если бы здания, пирамиды, храмы вдруг исчезли? Очень мы верили бы каким-то свидетельствам современников и их чертежам? Мне, к примеру, говорящему о прошедшем великолепии центральной площади Соловьёвска?..
ЦЕНТРАЛЬНАЯ ПЛОЩАДЬ СОЛОВЬЁВСКА
Чем была интересна старая площадь для детей?
Тем, что под крутым бугром торчал обрубок деревянного столба. Рулеухи и сани разгонялись с сопки чуть ниже школы и со страшной скоростью низвергались по бугру. Прошло несколько лет, прежде чем одна из рулеух врезалась в этот обрубок.
Событие породило несколько заседаний в школе, приискоме и РОНО. Затем пришли двое с пилой, столба не стало, но центральная площадь Соловьёвска потеряла частицу своей притягательности.
Рассуждая о национальном характере, упускают из виду запланированность халатности, её необходимость как точки отсчета в текучем, размазанном мире. Именно разгильдяйство, нерадивость, административный идиотизм позволяют как-то зацепиться за внешнюю жизнь, не утонуть окончательно в жизни внутренней, в тех чудовищных грёзах, которые составляют основу мировосприятия русского человека.
К клубу от площади вела лестница. Это слово выражает лишь в малой степени функциональные особенности данного сооружения. Если что-то должно было остаться от центральной площади Соловьёвска для потомков, так это лестница к клубу - так же, как от осады Трои остался в нашей памяти гигантский конь.
Соблазнительно сравнить лестницу с троянским конём. Эти сооружения вполне сопоставимы и по размерам, и по назначению.
Изнутри лестница напоминала своими опорными брёвнами, балками, мощными стропилами, гребёнкой ступеней, подкосами и подпорками некое деревянное подземелье. Там, внутри, всю зиму после школы один из отрядов защищался от нападающих из двух дыр врагов. Сабли из молоденьких лиственниц стучали друг о друга, колотились о доски, но никогда не ломались.
А над нашими головами по удивительно крутым ступеням поднимались на вечерний сеанс и родители, и молодые люди в сапогах и белых кашне, в общесоюзных кепочках и москвичках, а также молодые их подруги, чьи сокровенные подробности мы чуть позже, через год-два, будем пытаться рассмотреть сквозь щели всё той же лестницы.
Всему свое время.
ВРЕМЯ
Неужели настаёт для кого-нибудь на Земле то время, которого он ждёт в десять-одиннадцать-тринадцать лет? Неужели настаёт для кого-то именно то время, в котором ты вдруг взрослый, тебе шестнадцать, ты куришь папироску «Красная звезда» с мотоциклистами, и уходишь куда-то в сумерки, где... Где что? Кто ждёт тебя в сумерках июльской сопки?
Нет. Таких нет в посёлке.
Это в большом мире, за дорогой, за хребтами, за марями и ключами, под другим небом есть такие. Их оттуда, наверное, заносит.
Хотя вряд ли что-то существует в мире, кроме посёлка и окружающих его гор. Да, бывали и в пионерлагере в Бузулях, и в Москве, и на Кубани, но давно, уже и не вспомнить когда. Летом.
А может быть, нет ни Бузулей, ни Москвы, ни Кубани. Только посёлок. И сопка в сумерках. И туда ушли двое, он - в накинутом на плечи пиджаке, она - в белых лодочках, в светлом платье...
Но что же там? Что? Что?!
Время равнодушно и ты можешь колотить его, как японский рабочий колотит чучело хозяина.
Можешь колотить.
Оно обидится и очень скоро начнёт уходить - навсегда.
А это значит, что всё вокруг живое, в том числе время.
ТЕМА
Если уж говорить откровенно, то лишь подбираясь к этой теме и теряя её, мы соприкасаемся с понятием движения. Остальное - болото, статика, оцепенение, полудрема, спячка. Как только раздаются издали позывные этой темы, как только трубит далёкий рог, так горячая волна зарождается неизвестно откуда и в живом, ярком блеске расцветает всё вокруг.
Любовь. Да. В её самых крайних выражениях от платонического обожания старшеклассницы до информации, поставляемой пацанами из бараков.
ЗА РЕЧКОЙ
Учебник акушерства был просмотрен. Чудовищные тайны были раскрыты. Так вот что происходит у взрослых! Какие страшные эти зародыши, эмбрионы и новорожденные..! Как исчерпывающе ясны рисунки.
Но почему? Почему они это делают?! И как, где?
Первоклассники жадно выслушивали циничных учеников четвёртого класса - в их классе преподавала загадочная учительница начальных классов П-ва. Она жила за речкой и её там видели. Её видели в другом, не её доме. В том доме было несколько шоферов. И эта загадочная П-ва. Можешь все глаза просмотреть на неё в школе, но ничего не найдёшь, ни одного следа того, что произошло в том доме.
Но место, за речкой, на галечном, глинистом после драг берегу, где стояло несколько деревянных домов - при одном взгляде на тот край посёлка - запретная праздничность, преступная сладость - как угодно назови - это место было особым.
Так же, как, видимо, места борделей во французском, немецком детстве.
БРУСНИКА
Брусника росла на улицах. Её беловато-алая мякоть в конце лета, тёмно-зелёные глянцевые лодочки листьев. Её ковёр в подножии сопки. Её кислое крутое ядрышко зимой, тающее на языке: горсть ледышек во рту.
Когда хотят чем-то привлечь к этим северным, предъякутским местам, говорят о бруснике и багульнике. Почему-то багульником называют рододендрон. У него почти такие же листья, как у брусники, только бледнее и не такие жёсткие.
Весною малиновым пожаром цветет багульник. Его нежные цветки, нанизанные один на другой на лиственничном прутике, сладкие на вкус и напоминают розу. Мы их ели всё детство.
Потом, в августе, начале сентября на тех же сопках тёмнокрасная в тёмнозелёном появляется брусника. Но у нас её не любят. Предпочитают жимолость, моховку, голубику. Я уже не говорю о малине.
КАК ПИСАТЬ ПЬЕСЫ
Для этого нужно оказаться между гор. Горы напоминают лошадей, мамонтов, медведей под одеялом камней, кустов, лиственниц. Они куда-то брели, вниз по речке, но вдруг остановились все вместе. Их кто-то околдовал. Кто-то сказал им «Замри!» и ушёл отсюда, смеясь. Вначале они ждали, кося горячими глазами, подёргивая мышцами, что тут же раздастся «отомри». Они замерли в неудобных позах на мгновение. Простояли миллионы лет.
Горой можно прикрыться от ветра. Можно подложить её под спину, чтобы удобней было читать. Можно найти укромный угол между двух сомкнувшихся гор и улечься там в безопасности, поглядывая на звёзды.
В Тбилиси мне казалось, что я на Дальнем Востоке.
Так как же писать пьесы?
Горы дают пример расположения действующих лиц. У каждой из них свой характер.
Вот эта длинная маленькая сопка растолкала взрослых и перекрыла долину. Вдали, на севере красивым гребнем синеет Какразовская гора. Под этой горой была когда-то золотоскупка. Китайцы-приискатели говорили, отмеряя песок: «Как раза... как раза...». Но стройный вид Какразовской горы обманчив - её толстое туловище тянется на север и гора скорее похожа на сундук, чем на вооруженный дозор. Её плоская вершина заросла осиной. Там можно построить большой посёлок. Но где взять воду? Склоны круты.
Итак, есть маленькая длинная сопка, нагловатая, бойкая, привыкшая быть в центре внимания. И есть Какразовская гора, издали красивая, мощная, загадочная. Вблизи похожая на сундук. На вершине её поваленные деревья. Но там нет ни одной лиственницы! Берёзы, осины, трава по пояс. Какая-то белая ворона среди гор. Среди мускулистых, работящих гор со стройными линиями хребтов.
Вот две горы, одна за другой. Вздымающиеся как женская грудь. Так и называются Грудь Марии.
Вот Лысая гора. В войну, когда не было угля, электростанцию топили дровами. Все лиственницы вырубили. Гора облысела. Потом построили там одну улицу, другую... Так и осталась плешивой.
Пьесы надо писать с раннего детства и без слов.
КАК ОПИСАТЬ ВЕЛИКОЛЕПИЕ
Дальневосточное общество, описанное А.П.Чеховым, а затем описанное самим собою в многочисленных газетах, в романах, появившихся уже в начале ХХ века, было русским в далёкой перспективе: так светское общество являлось в определённой степени сколком с парижского, и так же в перевёрнутый бинокль можно было рассмотреть еще общество самарское, томское, иркутское, а благовещенское было уже не разглядеть. Оно уже смыкалось с другими интересами, тихоокеанскими, и начинало жить самостоятельно, отторгнутое от европейских образцов дальностью и обоюдным полным безразличием друг к другу. Лишь какой-то безумный этнограф от искусства забегал сюда в неутолимом желании объять всю «матушку Расею» и втиснуть под свои твёрдые переплеты.
Китай был ближе, чем Кострома. Японца скорее можно было встретить, чем астраханца. Америка, как единственный белый сосед, останавливала на себе спокойный, интересующийся взгляд дальневосточника.
Всё рухнуло...
Как описать великолепие, которое должно было возникнуть на побережье восточных морей и которое уже существовало помимо бараков и таёжных просек: всегда великолепие существует раньше перемен, ведущих к нему, оно возникает в пейзаже от взглядов первооткрывателей и держится стойко век-два.
Как я люблю Дальний Восток! Какие силы дал он мне, если через тридцать пять лет разлуки я снова и снова нахожу их в себе для любви к Байкалу, Улан-Удэ, Чите, Могоче, Сковородино..! И это не похоже на последнюю привязанность бедняка, мне хватает сил холодно, брезгливо, с жалостью смотреть на столичные русские дела - как мелок стал русский Запад! Редко-редко мелькнёт мысль - её тут же запрягают всем колхозом и гонят, пока она не издохнет - снова ждут: вдруг приблудится очередная?
Да, основная трагедия России - отсутствие Атлантики на месте Урала.
ЕЩё ТЕМА
С течением лет появляется не только плохое: признаки старения, болезни, всё более и более явственные очертания собственной обычной, не героической жизни, но и хорошее появляется также. Только хорошее, как и полагается ему, не лежит на поверхности.
В своей квартире я вбил в стену крошечный гвоздик и повесил на нем карту Амурской области. Её раскинувшееся на границе с Китаем плотное, сбитое тело с центральной рекой Зеей, впадающей в пограничный Амур, с хребтами на западе, севере и востоке, защищающими это тело от ветров, это тело, повторяю, с произвольно выбранными в 1948 году территориями, составившими Амурскую область, для меня существует всегда.
Это странно. Возраст нынешней области меньше моего, её границы определили (по-русски, зевая) несколько человек в учреждениях, к которым я в любом случае не могу относиться благоговейно, а влияние их на мою жизнь огромно.
Я кручусь постоянно у этой темы, как бы сам прибитый за несуществующее место.
Я кручусь, собирая, что попадётся. Выменял «Географический словарь Амурской области» и переписал все населённые пункты с населением свыше ста человек в отдельную тетрадку. По районам. Тем самым я как бы загнал миллион человек из 608 населенных пунктов в школьную тетрадку. У каждого пункта есть название, местоположение относительно райцентра, сведения о школах, больницах и фельдшерских пунктах, клубах, отделениях связи и как выделяются сразу своими десятилетками Иннокентьевка или Новопетровка!
ЖАНР
Свободная форма в условиях путешествия - так можно назвать этот жанр.
Путешествие в самолёте, на поезде, на машине грандиозно. И более всего подходит к этому путешествию название эпос. Да, эпос.
Правда, для эпоса необходимы герои. Даже не герои. Нет. Необходима открытая, честная схватка с жизнью, попытка остановить её всесокрушающее движение, попытка запечатлеть миг и продлить его. Чтобы он в этой вечности был каждый раз новым, трепетным, роскошным. Замечательное слово роскошный. Ещё лучше роскошная. Его побаиваются эпигоны - слишком уж оно безвкусное. Это и хорошо: на тонкой перемычке между абсолютным вкусом и пошлостью разместимся со всеми штабами, со всем жизненным опытом, желаниями, надеждами, разочарованиями и проч. Весь свой двор разместим здесь. И начнём набеги в любую из сопредельных областей.
Эпос.
Начнем, помолясь.
ЗАЯВКА
гл. редактору газеты «Вечерний Петербург»В течение августа 1996 года предполагается проехать от Петербурга до Владивостока по маршруту:
Петербург Москва Ярославль Екатеринбург Омск Новосибирск Красноярск Иркутск Чита Большой Невер Хабаровск Владивосток.Средства передвижения купейный вагон, электричка, автобус.
Остановки в пути по обстоятельствам, не менее пяти в направлении на восток, и не менее четырех в обратном направлении.Предполагаемый полный объём около 10 авторских листов. Газетный объём произвольный. Периодичность поступления материалов в редакцию либо по факсу на протяжении августа, либо в сентябре по приезде в Петербург.
Жанр, стиль и содержание корреспонденций совершенно определенны они должны предельно точно передать смысл названия серии «Портрет России в августе».
Примерная смета командировки:
Железнодорожный билет Петербург-Владивосток-Петербург 3 100 000 рублей
Проживание в гостиницах по 100 000 рублей в сутки (15 дней)
Питание 1 500 000 рублейИтого: 6 100 000 рублей
Александр Образцов, 19 июля 1996 года
ЗАЯВКА
гл. редактору «Независимой газеты»
на серию корреспонденцийПОРТРЕТ РОССИИ ОСЕНЬЮ 1999 ГОДА
Две причины целесообразности и даже необходимости именно осенью 1999 года «прощупать пульс» России, проехав 10 000 километров от Петербурга до Владивостока, очевидны. Это конец века и тысячелетия, когда все страны и народы мира каждый по-своему будут подводить итоги. И ни в одной стране нет такой противоречивой и даже взаимоисключающей истории, как в России.Вторая причина путешествия менее глобальна, но более существенна - декабрьские выборы в Думу. Что ждёт страну осознанный выбор, слепая ярость или вялое послушание?
Таковы общие задачи. Однако должны быть нестандартные, личные причины для такой поездки. Именно они определят живое наполнение корреспонденций. И они есть. Во-первых, я не раз преодолевал этот путь через всю Россию, потому что родился и окончил школу на Дальнем Востоке. Во-вторых, вторым планом путешествия явятся театральные впечатления по всему маршруту: Петербург-Москва-Ярославль-Екатеринбург-Омск-Новосибирск-Красноярск-Иркутск-Чита-Благовещенск-Хабаровск-Владивосток. В театре сегодня зарождается русское общество. В каждой области, при каждом губернаторе уже есть некий эмбрион общественного собрания, развивающийся вокруг областного театра. Я говорю это с ответственностью, так как сам являюсь драматургом, президентом петербургского Домика драматургов. Наконец, в-третьих, надо вспомнить путешествие А.П.Чехова на остров Сахалин сто лет назад. До сих пор не вполне понятно, почему он сделал это.Каждую неделю предполагается передавать 56 страниц по факсу или электронной почте. Всего будет двенадцать таких материалов. Два (Петербург и Москва) практически готовы и могут быть предъявлены ещё до поездки. Они создадут как бы запас времени.
В процессе поездки может быть корректировка маршрута. В частности, мне представляется не лишним посетить поселок Соловьевск в 40 км от Транссибирской магистрали в Амурской области - там самый старый золотодобывающий прииск на Дальнем Востоке. Интересен также город Свободный с новым космодромом. Проблемы его колоссальны.
Единственное, о чем я хотел бы настойчиво попросить не затягивать решение, потому что в ноябре Чита, в частности, коченеет от ветров.
Александр Образцов, 4 августа 1999 года.
Это – вторая из сохранившихся заявок.
Но никому я не сказал о главной причине своего вожделения. Ибо лишь вожделением можно объяснить безумно долгое, грязное, скучное и опасное путешествие через всю Россию в вагоне поезда дальнего следования. Я-то знал все прелести такого путешествия. Я-то мотался по семь суток в плацкартном вагоне. Но я готов был мотаться и вдвое дольше, лишь бы проснуться однажды и услышать: «К Неверу подъезжаем. Кто тут до Невера? Вы до Невера? Две минуты стоянка».
О.
О!
О!!
Я на родине.
Моя родина намного восточнее Байкала и я не был там восемь лет.
После Иркутска, если ехать с востока, Россия мне не интересна. Но я живу в этой чужой для русского человека стране (а только дальневосточника можно назвать с полной уверенностью русским человеком) тридцать пять лет и никак не могу ощутить запаха этой земли. Чем пахнут Москва, Урал, даже Новочеркасск? Ничем они не пахнут, кроме злобы и кислого пива.
Дальний Восток начинает пахнуть лиственницей уже в Бурятии. Он пахнет кетой и брусникой. Там такие томящие роскошные черные ночи в августе, так скрипит и сверкает снег в январе, так дружно летят желтые ручьи с сопок в апреле и так струится дым с огородов в октябре, что я перестаю ходить и звонить по редакциям и еду на Дальний Восток бесплатно.
Хотя мои обстоятельства плачевны. Разумеется, они были плачевны всегда и потому вряд ли могут быть названы так. Но в последние годы плачевность моих обстоятельств сомкнулась с плачевностью окружающих и стало совсем не обидно. Те негодяи, которые сказочно разбогатели, не обладают основной добродетелью русского человека чувством вкуса и меры, потому завидовать им или ненавидеть их невозможно: я не могу завидовать существам, стоящим на низшей ступени развития, я их жалею. Они даже деньги потратить не могут, их даже богатство не радует, у них глаза злые и непонимающие.
Между тем я тоже не нищий. Правда, у меня нет счёта в банке, нет сбережений и драгоценностей. То, что я зарабатываю, я тут же трачу.
Но на родину я еду бесплатно, на электричках, потому что я сижу без денег. Это раз. Во-вторых, у меня есть инвалидное удостоверение, электрички для меня как собственная бричка. И в-третьих, я так хочу на Дальний Восток!
Где меня никто не ждёт.
СОН
Сон ли, явь?
Как будто иду я по тёмной улице, заслонённой от неба громадными деревьями, и немного грустно мне и так хорошо и хочется жить и дышать, что грудь не в силах вместить весь этот душистый летний воздух.
И вдруг что-то неуловимое появляется около. Как будто приближаюсь я к страшному месту. Как будто тот, следующий дом, густочёрной громадой нависший над улицей, таит для меня весь ужас реально-призрачных ведьм, леших, летающих покойников, отвратительных зверей и гадов. Мне кажется, что только сделаю я ещё шаг ближе к дому, как весь он засветится неистовыми шабашными огнями, озарится красносиними факелами, оглушительно заорёт, захохочет, застонет и нет мне пути назад! А воздух так затхл, так душно, что нечем дышать, и деревья нарочно сцепились ветвями вверху, и шум их и шелест звучат зловеще.
Вдруг кто-то быстрыми шагами подходит и берёт меня за руку.
Мама! Что-то во мне переламывается, и я горько и обильно плачу, прижимаюсь головой к её животу. Она гладит меня по голове и тихонько говорит: «Ну, что же ты, дурачок? Чего ты испугался? Я здесь, с тобою». Она целует меня в макушку и даёт мягкую нежную руку.
Мы идём по улице к тому дому, но мне кажется, что мама замедляет и замедляет шаги, как будто боится чего-то. И вот он уже нависает перед нами над улицей. Мама останавливается, и я чувствую, как дрожит её нежная рука.
Вдруг внутри меня зародилась неистовая сила. Тысячи холодных иголочек кольнули мои плечи, спину, грудь, слёзы бешенства и ненависти закипели на глазах. Я крепко сжал мамину руку, и первый пошёл вперед. Я смотрел на дом, на его высокие близкие окна, на его сереющие бревенчатые стены, за которыми притаился весь этот сброд, и знал, что под моим взглядом он дрожит и разбегается, проваливается и улетает. Мама шла рядом в оцепенении. Её рука безвольно лежала в моей.
Когда мы прошли тот дом и свернули на свою улицу, я посмотрел снизу на её лицо. Оно мертвенно-бледно в свете луны и тени под бровями, как чёрные впадины.
И я понял, что вся её решимость и сила вошли в меня через мягкую, нежную руку, и что нечисть не проваливалась и не улетала под моим взглядом, а терзала мою мать в то время, как я шёл рядом с нею!
Я взглянул ей в лицо. Чужое, бледное лицо было измученно и устало. Что-то шепнуло мне, что если я поцелую её, то она оживет. Но я думаю: кто эта чужая женщина с равнодушным лицом, почему я должен поцеловать её?
И я просыпаюсь.
Мама стоит надо мною и трогает меня за плечо. За льдистыми окнами маленькое зимнее солнце, сегодня воскресенье и мне не нужно идти в школу.
Продолжение следует.
Фото из архива автора.
Так, в порядке буквоедства.
«…нoмepoм шкoлы (187), в кoтopyю я пoпaл. (Гдe жe ocтaльныe 186? – зaчyмлённo дyмaл я. A вeдь дeйcтвитeльнo, я дo cиx пop этoгo нe пoймy. He былo нa Зaбaйкaльcкoй ж.д. 187 cpeдниx шкoл! И нe бyдeт!)»
Это бывшая школа № 52 Амурской ж.д. После вхождения в Забайкальскую ж.д. получила номер 187. Нумеровались не только средние, но и начальные и неполные средние школы. Я учился в школе № 60 Амурской ж.д., которая потом получила номер 192.