В доме Елены Петровны Софиной прежде всего бросаются в глаза многочисленные ажурные покрывала, коврики, накидки, даже абажур торшера, связанные умелыми руками хозяйки. Но разговор — не о том: Елена Петровна давно хотела рассказать нам о непростой судьбе семьи этнических немцев, живших в России с незапамятных времён и столкнувшихся с катком репрессий в конце 1930-х. Я записал её рассказ.
- Я родилась в 1939 году в селе Крестовоздвиженка Тамбовского района Амурской области, дочь Тиссен Петра Дидриховича, 1917 г.р., и Ремер Марии Ивановны, 1919 г.р. Дед мой — Тиссен Дидрих, отчества, к сожалению, не знаю, родился на Украине в г. Бердянске в 1886 г., и бабушка — Панкрац Елена — в г. Рудневальде в том же году. Предки жили на Украине со времён Екатерины II — когда она приглашала народы всех национальностей обживать обширные территории Малороссии. В семье было пятеро детей — две дочери и три сына. Из Украины семья с переселенцами переехала в поисках лучшей доли на Амур, в Тамбовский район. Вскоре стали работать в колхозе, жизнь налаживалась, в семье появился достаток. Имели коров, лошадь, и ничто не предвещало беды.
17 августа 1937 года деда арестовали и увезли. Расстреляли его как врага народа в 1938 году в Омске. Правда, семью пока не трогали. Отец работал комбайнёром, мама учила детей в школе. Они очень любили друг друга, были счастливы, но однажды мама сильно простудилась (попала в пургу, когда ходила учить ребятишек в соседнюю деревню) и в феврале 1940 года умерла. Я осталась на руках отца и больной бабушки.
В армии отец не служил: у него как у комбайнёра была отсрочка. Но перед началом войны ему приказали «определить» дочь и идти служить. Пришлось ему жениться во второй раз и пойти в армию.
Когда началась Великая Отечественная война, к нам приставили солдат и дали несколько часов на сборы: ведь по национальности мы — немцы! Выгнали нас из своих домов и увезли в глухую тайгу. Когда уезжали, то видели, как по кладбищу прошёл бульдозер и сравнял с землёй все могилы. Так что на могиле матери мне больше побывать не пришлось. Было у меня две тёти — отцовы сёстры. Но всех поселили в разные места. Если бы мы были все вместе, было бы, наверное, легче пережить эту ссылку... Селение, куда нас поселили, называлось Смарток.
В 1942 году у меня родилась сестра Мария (от второго брака отца). С нами жила бабушка, мама моей мачехи, её мужа — Дерхсен Абрама тоже забрали в тридцать седьмом, он был председателем колхоза, и расстреляли.
Хорошо помню барак, наш уголок величиной с купе, нары в два яруса. Я на втором, бабушка и мать с малышкой на нижних полках. Запомнилось, как у меня болело горло и его лечили керосином.
В той местности, где мы жили, какой-то китаец добывал золото. Он копал глубокие ямы, и однажды я угодила в одну из них. Меня долго искали... Не помню, чем мы тогда питались, только запомнила одну женщину (её дочь звали Вандой), - она давала нам картофельные очистки. Мы их сушили и ели...
Матери было трудно одной с двумя маленькими детьми, да ещё и с бабушкой, и тогда к нам пришла тётя Мария (сестра отца), она тоже была сослана, и забрала меня к отцовой матери. Там, я помню, как варили кашу из шиповника, и как бабушка сшила мне тряпичную куклу.
Война закончилась, но отца не отпустили. Забрали в трудовую армию, где он строил дорогу и валил лес. В эту же трудовую армию попали и два брата отца, один там умер. В 1948 году несколько человек совершили побег, в том числе и мой отец.
Поселились мы в Лукачке у отцовой сестры. Вроде бы, всё пошло нормально, отец устроился на работу, родился братишка, я пошла в первый класс. Мне всё очень нравилось: к новому году тётя сшила мне белое платье с шарами, тапочки, вот только деда Мороза я почему-то боялась! Но отца вскоре нашли, и — опять поселение или тюрьма за побег. Отправили нас в Крестики Селемджинского района. В школе велели говорить на русском языке: в те годы мы говорили больше на немецком.
В Крестиках была четырёхклассная школа и одна учительница на всех. Я закончила четыре класса, а у родителей к тому времени народилось ещё трое детей. И тогда меня отдали учиться к сестре отца на год. У неё был свой сын, муж Гармс Яков ещё не был освобождён из трудовой армии, на следующий год меня отправили к тёте Наташе Генус. В их семье было двое детей, бабушка и дядя Эдик — он один работал. Всем было тяжело кормить лишнего человека, и в седьмой класс я пошла в Февральске, где жила у чужой тёти. За интернат родителям нечем было платить, и я рассчитывалась... вязанием. В то время все вязали подзоры на простыни к кровати, прошвы и наволочки, шторочки на окна, скатерти и салфетки. А во время летних каникул нас посылали вместе с матерями в поле на прополку, - с утра и до вечера. Надзиратель собирал нас и говорил: «Не ели вы хлеб, не едите и не будете есть. Работать надо!».
Мы держали корову. Молоко приходилось носить на перегонку: сметану отделяли от молока, и её тут же забирали. С огородов тоже надо было что-то сдать. Огород очень большой садили, но всё равно не хватало картошки на драники. В хлеб добавляли отруби. Отрежет отец круг с булки, поделит на четыре части, и это была норма, больше просить мы не смели.
В 1956 году, после ХХ съезда КПСС, нам разрешили переехать в хороший колхоз, и 11 семей на барже по Селемдже отправились на Амур в Хингано-Архаринский район в с. Сагибово — это в 120 километрах от Архары, в колхоз им. Чкалова. Учиться дальше не пришлось, так как школа здесь была начальной. И я пошла работать на ферму дояркой.
Всё делали вручную: воду для животных носили из колодца, по два ведра на коромысле и одно в руках. Силос надо завезти, навоз выкинуть, а освещение — фонарь. Уже намного позже завели поилки. А «зелёнку» приходилось даже на быках возить, потом перешли на лошадь. На ней же ездили и на дойку, а позже стали возить на тракторе. Трудно было! Зимой коров доили с отёла 4 раза, телёнка 4 раза поили, через 21 день переходили на трёхразовую дойку. Одну только отдоишь, другая отелится... И так — почти всю зиму! Утром на первую дойку идти — дома все спят, вечером идти на четвёртую — уже все спят.
Работала много. Не смела огрызнуться или кого-то ослушаться: все знали, за что отец был наказан — за национальность. Потому могли спокойно фашистами обозвать. У моих родителей было 10 детей и я старшая. Жили бедно, вместо матрацев были мешки, набитые сеном. Всё думаю: ведь если бы нас перед войной не выгнали из своих домов, прожили бы нормально. И запасы были, и колхоз был богатый.
В 1961 году я вышла замуж за русского парня только для того, чтобы у моих детей были русские фамилии, а в графе «национальность» была надпись «русский».
На прощание Елена Петровна показала групповую фотографию:
— Вот, - куча родственников. И здесь ещё не все! Дружим, общаемся. Друг другу всегда поможем. Уже много лет, как я оставила работу, с 2006 года нахожусь на заслуженном отдыхе. Тогда же не стало отца. Нас, его детей, 8 человек — живы (двое умерли маленькими). У меня двое детей, шесть внуков и четверо правнуков. Отработала я 42 года — в том числе 10 лет на нашем хлебокомбинате, на мельнице (вот- лента «Лучший по профессии», есть знаки — Победитель социалистического соревнования», «Ударник социалистического соревнования» 1973 и 1978 гг, дипломы и грамоты за добросовестный труд), а остальное время работала в школе № 12 — сначала учителем труда, затем — кладовщиком по кухне. Если бы школу не закрыли, я бы, возможно, продолжала бы работать — силы ещё есть! Сидеть без дела не могу! Свой дом, огород, хозяйство. В свободное время много вяжу, выращиваю сортовые гвоздики - это доставляет удовольствие и отвлекает от дурных мыслей!
На главной
Поднадоело ему, да и антиквариат, наверное, кончился. Всё сбагрили китайцам. Хоть старики с непростой историей ещё остались. У них надо жизни учиться и стойкости.
Трагичная история,
Автор, раньше в печатном издании вы часто писали о старинных вещах, очень познавательные ( особенно для нынешней молодежи)и интересные статьи , потом куда то исчезли, у меня к Вам вопрос: будут ли еще Ваши статьи на эту тему, а то из за рекламы ЗО покупать уже не хочется