Публикация Олега Погодаева «Два дня город жил в страхе», напечатанная в «Зейских огнях» 16 марта 2011 года в рубрике «Секретные материалы» о мрачных страницах истории», навеяла и на меня воспоминания о тех далёких днях, свидетелем которых я оказался. Была холодная глубокая осень 1953-го года. Работал я в то время судомашинистом на пароходе «Донбас» Амурского речного пароходства.
Шли мы в то время из Китая, куда водили нефтеналивные баржи с сахалинской нефтью. В ту навигацию это был наш последний рейс - так мы считали. Скорей бы уж до Хабаровска - да по домам. Пока шли по Сунгари, погода нас не особо донимала. Всё-таки там теплее. Но когда вышли в Амур, всё сразу резко изменилось. Нас вроде бы вышвырнуло из Сунгари в какую-то холодную, мрачную трубу. Ветер, снег, по воде белые барашки, местами переходящие в буруны, по берегам - забереги, а кое-где по фарватеру плотные одиночные льдины. Все сразу почувствовали себя неуютно. На палубе находиться не только некомфортно, но ещё и небезопасно. Очень запросто порывом ветра могло сдуть за борт. Каждый, кому положено было находиться на палубе, старался укрыться в каком-нибудь закутке от ветра. Но, тем не менее, настроение у всех было радужным - домой же. «Рейс-то последний», - так думали мы. Но, увы, радости нашей на тот раз не суждено было сбыться.
Не доходя до Хабаровска какой-то десяток километров, капитан получил радиограмму: «Срочно, не заходя в Хабаровск, проследовать на Комсомольск, и дальше - в Софийск». В Комсомольске мы должны были оставить свои порожние нефтянки и, взяв на буксир одну сухогрузную баржу, доставить её в Софийск - это нижнее течение Амура. А погода всё буйствовала. Нас постоянно подгоняли: быстрей, быстрей. Была опасность застрять где-нибудь во льдах, не успеть до ледостава вернуться назад в Хабаровск. Оставив в Комсомольске свой порожняк и взяв на буксир сухогрузку, мы, как говорится, на полных парах устремились в Софийск. А погода не утихала: к ветру и снегу добавилась шуга, местами она шла уже сплошняком, а это лишние хлопоты с плицами. К Софийску подошли во второй половине дня, в сумерках, хотя уже который день у нас были беспросветные сумерки. Перецепив баржу с чака под борт, мы быстро пришвартовались и стали под выгрузку. На борту сразу же появились военные, гражданские и прочие неопределённого обличия люди. Гражданские, как решили мы, наверное, приёмосдатчики, а военные сами тут же высветились. Оказывается, выгружать нас будут зэки, и это их начальство, охрана и прочий штатный люд. Баржа была гружена ящиками с кожаными меховыми шапками и зэковским зимним обмундированием.
Нас, команду, сразу же озадачили: разойтись по каютам и на палубе без нужны, без команды не светиться. В общем, вести себя как мышки в норках. Выгрузка началась. Но до начала выгрузки на судно к нам привели партию амнистированных зэков. Было их шестнадцать человек, и среди них была одна женщина. Как она оказалась одна среди этой братии? Никто не знал. Во всяком случае, мы не знали. Может, в Софийске был женский лагерь, и она амнистировалась из него одна, а лагерное начальство пошло на такой рискованный шаг, отправив её вместе с мужиками потому, что рейс наш в эту навигацию был последним, и до самой весны выбраться оттуда практически было невозможно. Разместили всех амнистированных в кормовом отсеке. Выгрузка вначале шла спокойно. Но где-то уже минут через 15-20 в моей каюте тихо приоткрылась дверь и появившийся в проёме мужик явно зэковского обличья хриплым полушёпотом стал предлагать мне купить у него кожаную меховую шапку.
- Да ты только посмотри: новая, с этикеткой, - настаивал он на мои возражения.
- Да не нужна она мне, у меня есть, - отбрыкивался я.
- Нет, ты только посмотри: мягкая, тёплая. А кожа посмотри какая - ей сносу не будет. Я ж тебе за полцены её отдам. Да какой полцены, бутылёк дашь - и в расчёте.
- Какой бутылёк? На судне же магазинов нет.
- Хорошо, - наступал он, - тогда пачку чая - и в расчёте.
Чая у меня тоже не оказалось. И тут топот чьих-то ног по сходням спугнул его. Торг не состоялся. Он испарился так же незаметно, как и появился.
Где-то около часа выгрузка шла спокойно, не считая одиночных курьеров с шапками, как привидения, появлявшихся то в одной, то в другой каюте. Потом вдруг со стороны кормового отсека раздался душераздирающий женский крик и следом треск, грохот и отборнейший мат:
- Да я вас, суки, научу, как свободу любить, - неслось оттуда же, с кормы, с таким остервенением, что, наверное, слышно было и на другом берегу. Голос принадлежал одному из шестнадцати амнистированных - молодому здоровенному мужику. Он, видимо, ещё на берегу был приставлен начальством к этой женщине телохранителем, а, может, она сама, оказав ему симпатию, выбрала его на эту роль. Выгребаться-то как-то надо было, другого транспорта, кроме нас, до самой весны уже не предвиделось.
Весь этот шум, крик оборвались так же неожиданно. как и начались. Но зато на палубе ещё долго был слышен какой-то шум, хаотичный топот десятков ног, а потом ещё раздались нестройные одиночные выстрелы.
Что творилось на палубе - мы видеть не могли, но сразу же после выстрелов нам приказали отшвартовываться и уйти на рей. Где мы и простояли до рассвета. А с рассветом с недовыгруженной баржей снова стали под выгрузку. На этот раз всё обошлось тихо, спокойно. Может, заменили команду грузчиков, а, может, просто усилили охрану, но дальше выгрузка проходила спокойно. Никаких последствий стрельбы мы уже не видели, правда, следы замёрзшей крови были видны и на палубе, и на берегу.
Где-то к вечеру выгрузка закончилась, и, перецепив баржу с борта на чак, мы пошли в обратный рейс. В Комсомольске, прихватив ещё две порожних сухогрузки, мы устремились на Хабаровск. Амнистированные сошли в Комсомольске. Здоровяк сходил вместе с женщиной. Сходя на берег, он отозвал меня в сторону и, подавая из-под полы нож, сделанный, видимо, из обруча, с ручкой не то из рога оленя, не то сохатого, проговорил:
- Он мне больше не нужен, выбрасывать жалко, а носить рискованно. Возьми, может, пригодится. А вообще-то лучше где-нибудь подальше, поглубже в Амур выброси.
- Выброси, выброси, молодой человек. Лучше с такими игрушками никогда не связываться, - поддержала оказавшаяся тут же женщина своего хранителя.
- Если бы я не связывался, то сомнительно, добралась бы ты до Комсомольска.
- Это точно, - согласилась она. - Но то - другое дело.
А погода свирепствовала. Правда, снег чуть поутих, но шуга и ветер нагоняли тоску. Чай на ужин в тот вечер мы пили на жжённых сухарях - заварки на камбузе не было. Зато команда в Хабаровске сходила на берег почти вся в новеньких кожаных шапках.
Так было в ту холодную осень 1953-го.
Видели бы в коком доме живёт данный самородок.Стыдно должно быть администрации города за такое отношение к человеку…
особенно хороша концовка, несколько раз перечитала
«А погода свирепствовала. Правда, снег чуть поутих, но шуга и ветер нагоняли тоску. Чай на ужин в тот вечер мы пили на жжённых сухарях – заварки на камбузе не было. Зато команда в Хабаровске сходила на берег почти вся в новеньких кожаных шапках».
Столько информации спрессовано в четырех строчках! Погода, настроение, быт и юмор с этими зэковскими шапками…
Совершено с вами согласен. Особенно хороши диалоги. Умеет сохранить колорит речи разных слоев населения. Сама история вроде бы и незатейливая, но увлекает с первых строк, так все живо представляешь… Самородок Фролов. Здоровья ему и пусть пишет больше.
Геннадий Фролов — лучший свободненский литератор, imho. Постоянно удивляюсь, сколько всего довелось пережить человеку и, что самое главное, суметь все запомнить до мельчайших подробностей, а потом записать так, чтобы читалось на одном дыхании. +100