Мне, человеку, детство которого пришлось на послевоенные десятилетия, хотелось бы откровенно рассказать, как мы жили в то время. Возможно, мой рассказ поможет потерявшим веру в будущее пережить трудности современной действительности.
В борьбе за свою независимость советский народ жертвовал в то время лучшими своими сыновьями и дочерями. Нам, воспитанникам детских колоний, детских домов, детских приёмников, было особенно трудно. Мы потеряли родителей, их любовь и заботу.
В мае 1946 года умер наш отец. На руках у матери осталось нас четверо и полуслепая бабушка. Как мы жили последующие шесть лет, вспоминать нелегко. В августе 1952 года умерла мать. 16-летняя старшая сестра уже работала. Среднюю сестру взяли в дети добрые люди. Старший брат и я были направлены в Свободненский детский приёмник, который находился на углу ул. Молотова (ныне ул. 40 лет Октября) и пер. Зелёный. В настоящее время это территория Западных электрических сетей.
Приёмник был окружён высоким забором. По верху его была натянута в несколько рядов колючая проволока. Около забора, напротив электростанции (в настоящее время это полуразрушенное здание электрических сетей) стояла сторожевая вышка. На ней постоянно несли дежурство военнослужащие НКВД. Начальником приёмника был майор Ларин. Требования к детям в детском приёмнике не отличались от требований в колониях. Нарушители дисциплины помещались в карцер, в котором кроме бетонного пола ничего не было. Надзиратели без проблем с этим справлялись. С тех пор я не могу положительно воспринимать слово «надзиратель». А вот всем известному в те годы в нашем городе милиционеру Улеско, как образцу честности, неподкупности, порядочности, пунктуального исполнения своих обязанностей, необходимо, на мой взгляд, установить в центре города памятник. Порой нам доставалось от него, но справедливо.
В сентябре этого же года нас направили в Свободненский детский дом № 8. Он располагался в прекрасной берёзовой роще. В настоящее время, как говорится, от неё остались «рожки да ножки». Сейчас на этом месте находится детский дом № 3. Наш детский дом был деревянный, одноэтажный, П-образной формы. Его отдельные части теперь можно обнаружить в различных частях города и за городом. Директором детского дома была добрая, любящая детей Любовь Михайловна Гаранина. И только в детском доме на девятом году жизни я впервые пошёл в школу.
Учился я в школе № 17, филиале школы № 9. Наша школа находилась на ул. Сталинской (ныне ул. Ленина). Она была одноэтажной, деревянной. Первой моей учительницей стала Евгения Петровна Кружалкина. Мне, самому маленькому в детском доме, было труднее других. Директор, воспитатели, технические работники в силу своих ограниченных возможностей старались нас накормить, одеть, согреть и обеспечить школьными принадлежностями. Бытовые условия находились в плачевном состоянии. Кровати не имели сеток - были постелены доски. Подушки набиты сеном. Тонкие старые солдатские одеяла совершенно не грели. Между кроватями стояли старые тумбочки. Зимой в комнатах было холодно. По ночам мы стаскивали друг с друга всё, чем можно было укрыться, чтобы согреться и уснуть. Через некоторое время с тебя всё стягивали, и так продолжалось всю ночь. По вечерам прятали в снегу пайку чёрного хлеба, выданную на ужин. Другие следили за тобой, чтобы украсть этот кусочек хлеба. Утром с удовольствием грызли мёрзлый хлеб и делились с товарищами, у которых его «свистнули». Некоторые просили: «Дай сорок» - т.е. небольшой кусочек. Были у нас и свои песни, в основном, блатные. Например, «...На коньки нас ставили. Раздевали, дрыном били. Эх, зачем нас мама родила?» или «... Как умру я, умру. Похороните меня, и родные не узнают, где могилка моя». Последнюю песню пели, в основном, девчонки и плакали. Верховодили в детском доме «гуливаны», у нас их было двое - это Милка Алимов и Сергей Лиожин. Все их распоряжения выполнялись беспрекословно. Это были самые старшие, самые сильные в авторитете пацаны. Помню, в конце октября нам выдали варежки и чулки. Утром я обнаружил, что их у меня украли. Сидел на кровати и плакал. На подъём в нашу спальню зашла моя первая воспитательница Анна Павловна. Спросила, почему я плачу. Пришлось рассказать, что случилось. В этом время по проходу между кроватями шёл Витька Фёдоров по прозвищу «баба». В руках у него был полный чулок варежек и чулок. Воспитательница настойчиво потребовала вернуть мне вещи. Он со злостью бросил мне украденное. В школу я пошёл глубоко опечаленный. По возвращению из школы меня вызвали на совет при «гуливанах». Здесь мне доходчиво объяснили, что ни при каких обстоятельствах «дунаить», по-другому «фискалить», воспитателям нельзя. В противном случае в следующий раз со мной будут разговаривать по-другому. Они также объяснили всем, что берут меня под свою опеку. Были случаи, когда провинившемуся делали «тёмную». Происходило это следующим образом. В помещении тушили свет, валили жертву на пол, набрасывали на него одеяло и били, пока старший не скажет достаточно. Были драки между отдельными детдомовцами. Драки проводились по строго установленным правилам. Дрались только на кулаках, один на один. Строго соблюдалось правило «лежачего не бьют». Были драки и с городскими. Городских мы почему-то называли «бахлаками». Драки возникали по разным причинам, чаще из-за голубей. У нас была их огромная стая. Выбрав нужный момент, мы поднимали свою стаю и отбивали у пролетающей чужой стаи птиц. Таким образом, осаживали шалопутов. Иногда возвращение осаженных голубей решалось мирным путём. Породистых и очень любимых пернатых выкупали.
Можно ещё долго рассказывать о жизни в свободненском детском доме, но в сентябре 1953 года по решению облоно нас, троих второклассников - моего друга Митю Пензина, девочку Зину Крупчатник и меня, направили в сковородинский детский дом. Вот там-то мы поняли, что ранее были только цветочки, а ягодки по полной программе получим здесь. Пытались мы с Митькой убежать и вернуться в Свободный, но на ст. Сковородино нас поймали милиционеры и вернули в детский дом. Детский дом находился примерно в пяти километрах на северо-запад от станции. Из его окон было видно, как совсем недалеко проходят поезда. Само здание состояло из двух объектов, которые разделял ручеёк. Скорее всего, ранее здесь находился лагерь заключённых БАМЛага. Строения были бревенчатые одно- и двухэтажные. Пребывание здесь с первых и до последних дней было для нас тяжёлым испытанием. Кормили нас крайне плохо. Из-за хронического голода значительную часть продуктов разворовывали сами детдомовцы, когда продукты переносили со склада на кухню. В столовой, можно сказать, не было стульев. Были только отдельные их части. От ложек остались одни черепки, и тех на всех не хватало. Жижу из баланды выпивали, что оставалось на дне погнутых алюминиевых чашек - съедали руками. Пайку чёрного хлеба часто отбирали те, кто был посильнее. Ходили полураздетыми. Носили рваные ботинки или рваные валенки, из которых во все стороны торчали ношеные-переношеные портянки. Штаны, рубашки, курточки и фуфайки были все в дырах, и зачастую на них отсутствовали пуговицы. У некоторых воспитанников шапки не имели по одному или два уха. Рукавицы были ватными, сшитыми из остатков фуфаек, рваные, а иногда обе на одну руку. Фуфайки старые, скорее всего, оставшиеся нам от заключённых. Большинство из них не имело части пуговиц. Ходили, подвязывая фуфайки проволокой, верёвкой или какой-нибудь тряпкой. Всё, что выдавалось более-менее подходящее, отбиралось старшими. «Гуливаном» в этом детском доме был Костя Буря. Было ему лет 15-16. Это было подлое, жадное, трусливое, не имеющее совести и чести существо. Со своими корешами и «шестёрками» он установил в детском доме беспредел. Директор, завуч, часть учителей, воспитателей и технического персонала закрывали на это глаза.
Обиженный на директора шофёр подговорил двух воспитанников поджечь ночью школу. Сгорела она дотла, успели из окон выбросить стол и парту. Занятия проходили в помещениях, не приспособленных для проведения учебного процесса. Нашей учительницей была молодая, честная, принципиальная женщина. Она не раз вступалась в защиту маленьких и обиженных.
Однажды Костя Буря выключил свет в помещении, где мы занимались, и ударил учительницу поленом по голове. Руководители детского дома так и не узнали, кто это сделал, или не захотели. Те, кто знал, молчали.
Периодически нас выгоняли во двор, даже в мороз, строили в одну шеренгу, раздевали почти догола. Одна часть персонала детского дома перетряхивала наши лохмотья, другая наводила шмон в наших спальнях. Гуливан и его окружение насильно заставляли нас прислуживать им. Тех, кто отказывался, по указанию «шестёрки» избивали или делали «тёмную».
В детском доме было около трёхсот кроликов. Однажды часть их ночью кто-то украл. Остальных директор дал распоряжение старшим забить. По ночам гуливан со своими прихвостнями убивали кроликов, сдирали с них шкуру, варили мясо, играли в карты, пили водку и закусывали крольчатиной. Когда кончались дрова, они посылали к нам, спящим, своих «шестёрок». Те стаскивали нас сонных с кровати и заставляли идти на улицу собирать дрова. Если ты отказывался, то они становились вокруг тебя и били. Это называлось «искать пятый угол». Били, в основном, под дых, по физиономии и по печени. Из глаз летели искры, и виделись разноцветные расходящиеся круги. Били до тех пор, пока не плюнешь на всё, наденешь свои лохмотья и пойдёшь собирать доски, оставшиеся от сгоревшей школы. Вокруг тихо, даже собаки не лают. Светит яркая луна. Мороз за пятьдесят градусов. Смотришь на луну и мысленно кричишь: «Мама! Где ты? Зачем ты меня оставила? Возьми меня к себе!» Вдруг неожиданно громкий сухой треск, как выстрел. С шумом падает берёза. Это перемёрзший в ней сок разрывает ствол дерева. Вернёшься в помещение, принесёшь охапку дров, бросишь её у печки, а они даже глазом не поведут. Есть хочется, даже чувствуешь, как желудок сам себя поедает. Хотя бы за работу кусочек мяса дали. Но не тут-то было. Пойдёшь в спальню, ляжешь в кровать под тонкое одеяло в холодном помещении и долго не можешь согреться и заснуть. В течение ночи могли ещё не раз выгнать на улицу. Иногда им надоедало играть в карты. Тогда они находили другие развлечения. Например, такое: «шестёрки» приводили тебя в помещение, где уже удобно сидели гуливан и его кореша, вокруг твоей шеи петлёй сворачивали полотенце и за его концы начинали тянуть, а ты обязан смотреть в одну точку. Задыхаешься, сознание мутнеет. Старший машет рукой, и полотенце отпускают. Падаешь на пол. Судорожно хватаешь воздух. Расплывчато видишь смеющиеся физиономии. Можно ещё кое-что вспомнить из жизни в этом детском доме, но, думаю, достаточно.
Все наши испытания закончились как-то неожиданно. Из Москвы с проверкой приехала комиссия. Возможно, кто-то пожаловался. По результатам проверки детский дом расформировали. Я и мой друг были направлены в новобурейский детский дом. Как мы там жили - это совершенно другой рассказ.
Согласна! Хотя неизвестно, что творится в нынешних детдомах…
Туда бы современную школоту загнать! В них представлений о морали сегодня не осталось!
Вот прочитаешь такое и думаешь: «Какой же я счастливый!»
У этого человека такое доброе лицо. Нынешнему поколению надо поучиться терпению и мужеству у таких, как автор. Выжил, прожил достойно жизнь и остался Человеком.